Совершенный выстрел

Когда мы доехали до дома и Зак высадил меня из джипа перед бакалейной лавкой, сказав, что зайдет проведать, все уже знали, что я ранен. Бакалейщик вышел и меня поздравил. Народ начинал осознавать, что бойцы их защищают. Люди понимали, что случается с мирным населением, если квартал попадает в руки врагов.

Я поднялся по лестнице и вошел в квартиру. Мирна читала на балконе; она вздрогнула, уронила книгу, улыбнулась и взглянула на меня сверху вниз, покачав головой, словно говоря, что я неважно выгляжу.

— Пустяки, просто неделю нужно походить с повязкой.

Я не знал, о чем говорить, и она тоже.

— Все нормально?

— Да, матери лучше, питается она регулярно. Часто бомбили, и мы почти не выходили, только пару раз. Мы уже стали волноваться, что от тебя нет новостей. Соседка сказала, что тебя ранили.

— Ну что, решила? Согласна работать?

— Да, без проблем. Только хотелось бы знать, будет ли у меня выходной?

Я не понял зачем, но предположил, что так положено.

— Разумеется. Так ты согласна? Как видишь, я не собираюсь часто тебя беспокоить.

— Хорошо.

Она выглядела довольной.

— Тебе надо кого-нибудь предупредить, что ты сюда переезжаешь?

Я задал формальный вопрос, поскольку знал от бакалейщика, что у нее никого нет.

Да, мне нужно предупредить тетю. Я живу у нее.

— Ладно, если хочешь, сходи прямо сейчас. А она уже в курсе, что ты тут живешь?

— Да, конечно, она даже вчера заходила посмотреть дом.

Мне больше нечего было добавить. Она пошла в магазин и заодно к тете, чтобы забрать остальные вещи. Я устроился на балконе в кресле, которое вытолкал левой рукой. Меня ранили впервые. Странное ощущение, когда не можешь владеть правой рукой. Она висела как плеть, я и орешек не смог бы кинуть на расстояние одного метра. Врач сказал, что это нормально, что через неделю-другую ничего даже заметно не будет. В госпитале, после того как мне сделали снимок, рядом со мной на носилках лежал один штатский, изрешеченный осколками как толстая кровавая туша, похожая на раздавленную жабу. При выдохе у него надувались лиловые шарики: легкие, видимо, были прострелены. Я сидел, смотрел на него и думал, чувствует ли он еще что-нибудь. Наверное, ничего. Красный Крест постоянно подтаскивал на носилках, откуда свисали ошметки разных органов и трубки от капельниц, всяких растерзанных доходяг. Потребовалось, чтобы ребята за меня вступились, иначе всех этих мертвецов обслужили бы раньше меня. Так как хирурги занимались тем, что кромсали все это скопище, их семьи вопили, машины скорой помощи сигналили, поблизости падали снаряды, то осколок мне вынула медсестра. Она взглянула на снимок, сделала укол, а я смотрел, как она вскрывала мне бицепс, пока Зак лил спирт на рану и угорал со смеху. Странно было наблюдать, как лезвие скальпеля нежно разрезало плечо, вошло в него, вышло, раздвинуло мышечную ткань, полилась кровь. Непонятно, как она его углядела, но ей удалось зацепить пинцетом крошечный металлический совершенно черный плоский, тоненький квадратный осколок размером в один сантиметр. Она сделала знак, и Зак медленно вылил полбутылки спирта на рану. Я не чувствовал ничего, кроме свежести. Врач вышел из операционной, можно было подумать, что он только что разделал тушу ягненка. Он посмотрел на медсестру и Зака с бутылкой и рассмеялся. Потом взглянул поближе и со смехом сказал, чтобы Зак прекратил лить. Посмотрел на снимок и добавил, что примерно через неделю все заживет и нужно будет снять швы. Потом вышел и, смеясь, крикнул: «Следующий!» Тогда медсестра зашила мне плечо иголкой, как носок. Потом объяснила, как следить за повязкой, как промывать рану, чтобы та не загноилась. Зак ответил, чтобы она не волновалась, у нас всегда найдется чем залить рану.

Теперь, удобно устроившись на балконе, я поглядывал на улицу и крыши. Мать что-то делала за моей спиной. Она наверняка не поняла, что ее сына ранили, что он уходил и целыми днями сражался. Было немного обидно, ведь у всех ребят были матери или сестры, которые в тревоге их дожидались, ухаживали за ними по возвращении, а моя — овощ овощем и порола исключительно чепуху. Иногда она плакала, но никто не догадался бы почему.

Я скорее был человеком с крыши, стрелком, нежели пехотинцем; мне хотелось, чтобы на передовой успокоилось и я смог бы вернуться к моему обычному занятию, не менее полезному в деле деморализации противника и штатских. Не сегодня завтра объявят перемирие, а я не способен стрелять. Можно было бы вывести на прогулку Мирну и мать, если была бы такая же чудесная погода, как сегодня.

Я увидел Мирну; она перешла улицу и остановилась около лавки бакалейщика. На ней была длинная юбка и белая блузка, подчеркивающая очень загорелые руки и черные волосы. Бакалейщик ей улыбался. Она купила какие-то овощи и консервы. Один спокойный солнечный день — и вы забываете, что идет война. Я тихо прикорнул в кресле.

Меня разбудило чувство голода. Мирна приготовила курицу, это была первая горячая еда за неделю, я проглотил ее за две минуты, чем рассмешил Мирну.

— Видно, ты не очень-то раненный, гляди, какой у тебя аппетит!