Совершенный выстрел

Ее голос изменился: видимо, ей было стыдно. Мы пошли в кинотеатр рядом с домом на американский фильм, забыл, как называется. Оказалось — комедия, и Мирна часто смеялась. Посредине фильма мне, непонятно зачем, захотелось взять ее за руку, по-моему, это в порядке вещей, я на минуту засомневался, а потом все-таки взял. Ее рука слегка напряглась. Кожа была теплой, и я не пожалел, что пошел в кино. Пальчики тонкие, я чувствовал косточки. Некоторое время спустя я ощутил стук сердца, думаю моего, настолько я сосредоточился на руке. Я вспотел, поскольку в зале было душно. Я отпустил ее руку, когда пальцами перестал что-либо ощущать, только влажный сильный жар. Кино довольно быстро закончилось; надо было возвращаться на такси, поскольку стемнело. Я был вооружен, но ночью всегда опасно и лучше пешком не ходить. Кроме того, мне не хотелось, чтобы Мирна боялась, я хотел, чтобы она забыла о войне и чтобы ей было хорошо. Мы поговорили о фильме, ей очень понравилось. Она сказала, что обожает кино и что раньше часто туда ходила. Я ответил, что водил бы ее в кино каждую неделю.

Мы вернулись домой, но спать мне не хотелось, было всего десять часов. Мирна принялась читать, и тогда я сказал ей, что на минутку выйду. Она посмотрела на меня странным взглядом.

— Схожу в дежурную часть, перекинусь с ребятами в картишки, — соврал я.

В карты я уже давно уже не играл, скукотища страшная. Я спустился в дежурную часть на углу улицы, забрал винтовку, бинокль и спросил, не отвез бы меня кто-нибудь на передовую. Двое ребят собирались поехать за продуктами и меня добросили. Город полностью погрузился в темноту, море вдалеке казалось еще чернее. Я прошел мимо двух часовых и поднялся наверх самого высокого нашего здания. Я сосредоточиваюсь, когда поднимаюсь. Три ступеньки — вдох, пять — выдох, дышу спокойно, ровно, и, добравшись до крыши, я уже готов — расслаблен, разгорячен. В тот вечер труднее всего было справиться с правой рукой, но я взял сошку и мог стрелять лежа. Я устроился, зарядил винтовку, проверил прицел, отрегулировал оптику. Держать правую руку на весу было немного больно, и я сначала сидя наметил мишень в бинокль. Вдалеке горели огоньки. Я выбрал себе здание на расстоянии пятисот-шестисот метров, одно окно было освещено, видимо, газовой лампой. Мне была видна только та часть, где в глубине висела занавеска. Наверное, беженцы или нищие, устроившиеся там после того, как их дом разрушили. Бойцы ни за что не оставили бы свет на таком расстоянии и на такой высоте. На улице — ни души. Я долго смотрел в бинокль на это окно, где время от времени мелькала какая-то тень. Я был совершенно спокоен и мог бы отлично пострелять, несмотря на руку, только надо было стрелять довольно быстро — слишком долго оставаться в одной и той же позе я не мог. С моря дул легкий бриз, ничего не происходило. Я точно определил место, приблизительно навел винтовку и лег. Спокойно дышал. Почти сразу удалось навести оптический прицел на это окно, я нацелился туда, где должна была обрисоваться тень, и затаился. Продержался минуты две, потом рука заболела. Ничего. Я снова сел, подождал четверть часа, не сводя с окна бинокль, свет по-прежнему горел. Вторая попытка оказалась более удачной. Не успел я залечь, как промелькнула тень. Я тихо отправил в нее пару пуль на высоту двух третей от пола. Винтовка почти не дрогнула; я увидел, как тень рухнула и через три секунды свет погас.

Незамысловатый выстрел. Рука болела, и мне надо было немного отдохнуть. Я повернулся на другой бок и уставился на городские крыши. Луна тускло освещала угол какой-то довольно широкой улицы. Вокруг никого, надо было только набраться терпения. Может быть, удастся быстренько перейти от бинокля к винтовке, если кто-нибудь появится. Я установил сошку в нужном направлении, сел так, чтобы понадобился всего один прыжок, если выскочит прохожий. Надо быть полным идиотом, чтобы разгуливать ночью в этих кварталах, однако предугадать невозможно. Если бы проехала машина, я бы ни за что не успел схватить винтовку. Я ждал два часа, никто не прошел. Я в третий раз сменил позицию, но безуспешно. На мгновенье я прикорнул, лежа на спине под звездным небом. К двум часам ночи я вернулся вместе с теми, кого сменили на посту, и мы с ними съели по сэндвичу.

И дом, и квартира полностью погрузились в тишину и во тьму. Войдя, я не зажег свет, а сразу бесшумно прошел на балкон. Я тихонько, медленно приоткрыл ставень Мирны, он был новый и не скрипел. Лунный свет проникал в ее комнату через открытое окно; она спокойно спала. Из-под простыни высовывались лишь одно плечо и затылок; грудь вздымалась почти незаметно. Лицом она уткнулась в подушку, на которой раскинулись волосы; она лежала боком, и я угадывал под натянутой простыней ее ягодицы и ноги. Я стоял в паре метров от нее совершенно неподвижно, сколько времени — не знаю. Потом вышел, осторожно пятясь назад. Закрыл ставень и уселся в кресло, не понимая толком, что же хотелось сделать.

* * *