Совершенный выстрел

Если задуматься, то это как заново родиться. Сон и беспамятство, смутное движение картинок, постепенно гаснущий окружающий мир — чувствуешь себя защищенным, несмотря на опасность; насилие кончается, волна затухает. Звуки все дальше, все глуше, ты погружаешься в надежную броню сна или смерти, что одно и то же; боль оставляет тебя наедине с воспоминаниями, образами, кажется, я видел ее в те минуты, когда внезапно уходит напряжение и ты засыпаешь. Я видел бойцов, засыпавших стоя, под бомбежкой, прислонившись к стене, или прямо на земле, сразу после атаки, с риском для жизни, чтобы хоть на пять минут побыть самими собой. Я наверняка думал о тебе; теперь, когда я смотрю на тебя спящую, в тебе тоже есть что-то звериное, я вижу по твоим глазам, даже под веками, от меня не скроешь. Ты рядом и далеко, это как в разгар боя — действуешь неосознанно, словно чужой в собственном теле. Это уже полусон. Бежишь так быстро, как никогда бы не смог, кричишь, во время атаки рычишь как зверь, задуматься невозможно; бежишь через улицу под огнем пулемета, ныряешь в темный подвал; сколько таких мгновений становится снами, картинками, будто украденных у меня. Плоть разверзается и пропускает лезвие между ребер; еще мгновение — и тот, кто дышит, прижавшись к тебе, повержен. Ни один, ни другой не думает; на самом деле нет ни того, ни другого, мы — лишь паника и грубая отвага, никто не нападает, все защищаются; и больше всего на свете нам хочется волшебного отдохновения в забытьи и во сне.

Через два-три часа я пришел в себя, но никак не мог сообразить, где я. Форма затвердела от засохшей крови, болели горло и шея, тело ломило из-за того, что я спал полусидя. Наверное, я скорее был в обмороке, чем во сне. Меня трясло, я весь обмяк. Я взглянул на небо: трассирующими пулями не стреляли, слышались только далекие редкие очереди на фоне грохота дальней бомбардировки. Я посмотрел на часы, но они разбились, видимо, когда я лез по стене или когда упал. Даже ружье куда-то делось, вероятно, лежало внизу. Я спустился по обломкам лестницы, рассыпающейся под ногами; совершенно ничего не видно, как же я так быстро вскарабкался? Внизу я на секунду зажег зажигалку, чтобы найти ружье, и увидел того типа в черной луже, к которой липли ботинки: его глаза были широко раскрыты. Никогда его раньше не видел. К ружью пристала всякая дрянь, и у меня начались спазмы, как при рвоте, хорошо, желудок был пустой. Дверь была закрыта; не знаю, сама она закрылась или кто-то вошел, пока я спал, я даже не подумал, что кто-нибудь еще мог зайти. Я распахнул ее, чтобы подышать, стало чуть светлее. В растерянности я вышел и, не размышляя, направился прямо к расположению наших.

Мне повезло, что меня не подстрелили, и, добравшись до нашей линии обороны, я подал условный знак зажигалкой. Потом быстро пересек проспект и направился дальше по улочке с зажженной зажигалкой, чтобы все четко видели, что я не пытаюсь никуда просочиться, а если те, что напротив, пристрелят сверху, ну и ладно. Прошел по всему лабиринту, избегая мин и колючую проволоку, вокруг ни души. На первом нашем посту ко мне сразу спустился приятель, он не задавал никаких вопросов, ничего не говорил, настолько, наверное, я выглядел страшно; он просто усадил меня в углу на ящик: говорить я не мог. Через две минуты приехал джип и отвез меня в штаб. Я разделся и молча рухнул на раскладушку, ни о чем не думая.

Проснулся около полудня, яркое солнце било в окно. В комнате отдыха я лежал один: ребята уже снова отправились сражаться, еще слышался грохот гаубиц и пулеметов. На руках запеклась кровь; я принял душ, сбросил старую форму, надел новую, валявшуюся рядом, отчистил ружье. Бинокль разбился, часы я выкинул. Пошел и плотно позавтракал напротив поста, на улице ребята собирались залезть в джип, нагруженный гранатами и противотанковыми гранатометами. Расположившись на солнышке, я не спеша выпил кофе и съел три сэндвича; на секунду я вспомнил о Мирне, о ее обнаженном теле; интересно, ждала ли она меня.

А потом я вернулся на фронт, и так прошло три дня, пока меня не задели осколком в плечо. Дурацкое ранение, снаряд разорвался далеко, осколок возник ниоткуда, просто невезуха. Я сам дошел до медпункта, но нужно было попасть в госпиталь, чтобы вынуть кусочек металла. Стало спокойнее, и мне велели из госпиталя пойти домой. Я немного стеснялся мешавшей повязки на руке, но радовался, что можно вернуться домой и отдохнуть. Меня психологически и физически измучили эти напряженные дни, я был на взводе, на лице отросла пятидневная щетина, под глазами легли круги, однако в глубине души я был счастлив, что победил в этом сражении, и горд сознанием того, что я — прославленный боец. Командир меня похвалил, поскольку удалось найти тот пулемет, который я спрятал. Распространились слухи, рассказывали, будто меня взяли в плен, а я сбежал, прикончив охранников голыми руками, будто меня пытали и тому подобное, всякие несуразицы.