Соучастник

В деревне стоял гарнизон, состоявший из двух рот венгерских гонведов, и наша трудовая рота. Солдаты должны были охранять деревню от партизан, мы — рыть окопы и строить деревянные укрепления. Венгры-егеря надеялись только на случай: деревенское население трудилось в поле, дома болтались одни детишки, а они, что бы ни произошло, с железным единодушием не помнили ни о чем. За каждого партизана, живого или мертвого, солдатам полагался отпуск, за трофейный автомат — двойной отпуск. Были среди наших солдат неутомимые собиратели трупов; в первое время и выстрелы гремели чаще: кто проверит, кем был доставленный в комендатуру покойник в крестьянской одежде: партизаном или не партизаном. Пули, однако, летели не только туда, но и оттуда; ежедневно хоронили одного-двух наших, и боевой дух приостыл. Солдаты рады были, если из патрульной поездки на велосипедах по лесным тропкам возвращались в деревню целыми и невредимыми. Винтовку они, скорчившиеся, потные мишени на тряском седле, и с плеча не снимали; что там, в гуще деревьев, они и смотреть-то особенно не смотрели.

Один рядовой как-то сказал при свидетелях, что сражаемся мы за Гитлера да за пузатых бар, — полевой суд; другой не подчинился, когда ему приказано было украсть свинью у одной крестьянки, да еще пытался доказать лейтенанту, мол, ему самому не понравилось бы, если бы другой кто-нибудь уволок свинью у его жены, — полевой суд; третий нарушитель попытался уклониться от приказа поджечь избу родственника расстрелянного партизана, — этому тоже не спустили. В пятой от нас деревне целый батальон отказался прочесывать брянский лес, в котором партизан было больше, чем белок на деревьях. В отместку немецкие самолеты разбомбили деревню, и половины батальона как не бывало. Однако урок этот — что союзник куда опаснее, чем противник — вовсе не подстегнул оставшихся на боевые подвиги.

В нашей деревне один капрал по какой-то загадочной причине не мог снести, что вечно пахнущий вином, злобно-надменный командир его роты, не в первый и не во второй раз, назвал его мать, в сопровождении соответствующей обстоятельной рекомендации, курвой с триппером. Ни слова не говоря, капрал выстрелил командиру в живот и, воспользовавшись поднявшимся переполохом, вскочил на лыжи и махнул к партизанам. Через два дня на деревьях были развешаны листки с вынесенным ему смертным приговором. Вина его усугублялась тем, что он унес с собой казенные вещи: шинель — одну штуку, шапку — одну штуку; в перечислении не были забыты ни кальсоны, ни теплые портянки, ни наушники. Мы читали этот документ и от души веселились — тем более, что убийца-капрал, предавший свою родину, передовой бастион европейской цивилизации, на четвертый день собственноручно написал на той же бумаге: он выносит смертный приговор председателю полевого суда, и посмотрим, кому удастся первым привести приговор в исполнение.

Командование запретило венгерским солдатам вступать в интимные отношения с хозяйками домов, где они были расквартированы: подобные отношения нарушают-де боевой дух контингента. Запрет этот дал дополнительную пищу для солдатского юмора; особенно радовались мы той, шепотом распространяемой вести, что в целях обеспечения физической и душевной гармонии наиболее сексуально озабоченных гонведов командование распорядилось доставить в расположение части двух здоровых молодых косуль. Но всех этих суровых или изощренных мер было недостаточно: кто-то сыпанул горсть песка в смазочную систему локомотива, еще кто-то — в двигатель самолета, который заглох в воздухе, и машина смогла кое-как сесть только планируя. В доме, где жил полковник, взорвалась печка; кто-то спилил несколько телеграфных столбов; получил пробоину ходивший через реку паром; однажды ночью на околице запылали стога; всюду появлялись листовки, призывающие солдат переходить к партизанам. Хотя в деревне нам жилось не так уж плохо, многие из нас считали, что время пришло.