Соседи

— Ужас! — пожаловалась она. — Вы бы послушали, Василий Павлович, как он недавно на меня накричал.

— Это он может. Чего бы доброго!

— Когда, когда это было? — ворчливо спросил Степан Ильич. — Чего вы выдумываете?

— Встал как аршин проглотил. «Пр-ровожать не надо!» И зашагал: топ, топ, топ!

— Похоже! — захохотал Барашков. — Узнаю. Ох, Степан, железный ты человек, и я тебя за это уважаю, но… — и с сокрушенным видом покачал обритой головой.

— Спелись, — бормотал подполковник. — Навалились двое на одного. Обрадовались!

Маленький Алеша, доедая мороженое, увлеченно возил ложечкой по блюдцу.

— Нет! — отказался он, когда Наталья Сергеевна сунулась помочь ему. — Я сам.

— Это верно: не мешай! — заметил Барашков. — Положительный мужик!

Побалтывая в кружке остатками водки, он сощурил глаз, точно прицелился.

— Опять ты сейчас, Степан, раскипятишься, а я все ж таки скажу. Сойтись вам надо и жить. Вот что. Не молоденькие — ухаживанья разводить. Сколько можно!

— Ей вот говори! — мотнул головою подполковник. — Все от нее зависит.

Схватив кружку, он выпил одним большим солдатским глотком и с заслезившимися глазами понюхал кусок хлеба.

— Степан Ильич, — жалобно проговорила Наталья Сергеевна, — ну зачем вы? Мы же говорили… Вы же знаете.

Барашков, ничего не поняв, требовательно посмотрел на друга. Степан Ильич рассердился:

— Ну, чего вылупился? Я же говорил: она крепостная. Ее надо выкупать. Или красть! Поможешь мне, Василий? Машину дашь? Мы бы с твоими парнями…

— Тихо, тихо, Степан. Чего ты мелешь? Красть! Ты что, абрек какой?

— А ты ее спроси. Вот же она сидит. Спроси! — Весь динамит в душе подполковника был готов взорваться.

— Нет, Степан, пить тебе больше не надо. Хватит.

— Да не в этом дело, Василий, не в этом! Как ты не понимаешь! Я ей одно, а она мне — ребятки. Я ей другое, а она — опять ребятки. Ребятки, ребятки, ребятки! Хоть головой в стену!

— Нет, братцы мои, — заявил Барашков, — так у вас ничего не получится. А ну молчи, Степан! Не умеешь по-человечески… Молчи! — Усмирив раскипятившегося друга, он обратился к Наталье Сергеевне: — Вы на него не обижайтесь, не обращайте внимания. Он же… знаете? Господи, да если бы я с ним на все такое обращал внимание, перестрелялись бы давно!

Он говорил, успокаивал, убеждал, а захмелевший Степан Ильич смотрел, как бедная Наталья Сергеевна все ниже наклоняет шею, стараясь скрыть лицо, — привычка человека, вынужденного много и тайно страдать. От жалости у него щемило сердце.

— Василий, видал? Укатили и оставили мать без копейки, одни бутылки на кухне. Твои парни способны на такое?

— Степан Ильич! — нахмурилась хозяйка.

— Нас нечего стыдиться, мы свои, — ответил он. — А вот вашим… ребяткам…

— Ты, Степан, вечно придумываешь! — напустился на него Барашков. В то, что молодые уехали и не оставили матери ни копейки, он не поверил.

— А я тебе говорю: не оставили! Зачем мне придумывать? Да вот и она сидит, сам спроси. Спроси, спроси!

Подождав, не возразит ли что хозяйка, Барашков заскоблил щеку:

— Ну, если действительно…

— Степан Ильич, — не вытерпела она, — ох, вы и человек! Да вы подумайте сначала, кому деньги нужней — нам или им? У нас сегодня суббота, по субботам, вы сами знаете, пенсию не носят. Значит, в понедельник принесут. Что, мы один день не перебьемся? А вы… уж бог знает что!

Однако тут ей возразил Барашков:

— Перебьетесь… А если не перебьетесь? Мало ли что! Опять же ребенок… Нет, так не годится. Не положено так. Она же вам дочь родная и должна головой думать.

— Ну? — торжествовал Степан Ильич. — Еще вопросы будут?

На глазах Натальи Сергеевны показались слезы.

— Какой вы… Степан Ильич.

Предупреждая его, Василий Павлович сделал ему глазами: молчи, молчи, а лучше всего — выйди.

Огорченный подполковник с кряхтеньем вылез из-за стола. Из коридора он расслышал голос Барашкова:

— …Он кипяток… не обращайте… Да если бы я на все внимание обращал…

Там, за столом, испытанный друг умело вел свою линию, желая завершить задуманное сегодня же, сейчас.

На кухне света не было, но в проеме окна виднелась фигура человека. Степан Ильич вгляделся: Покатилов. Не лучше ли уйти? Бывший дезертир мельком глянул на вошедшего и не переменил своей сиротливой позы. Скорее наоборот: выгиб его худой спины стал еще горше.

— Хочу задать вам один вопрос, — услышал Степан Ильич. — Можно?

Голос звучал глухо, казалось, его скрадывала темнота. Подполковник, ожидая, привалился плечом к косяку. Тощие лопатки Покатилова под рубашкой несколько раз поднялись и опали: разговор ему давался трудно.

— Я совершил, конечно, преступление… И все такое… Но ведь не на всю же жизнь! Ведь суд же был, наказание! Так сказать, приговор… Сколько же можно? Мне теперь что — до гробовой доски? Или я не человек совсем?

Застарелая боль человека у окна не трогала подполковника. Пока тот выкрикивал свои бессвязные слова, Степан Ильич отвалился от косяка и вздернул подбородок:

— Это надо спрашивать не у меня! Это вы у тех спросите. — И повернулся, чтобы уйти.

Движение вслед за ним было полно отчаяния:

— У кого — у тех?

Уже из коридора подполковник бросил через плечо:

— Кто не пришел.