Соседи

Малыш засмеялся и обеими ручонками ударил в дверь. Оказалось, не заперто. Навстречу им из кухни пронеслась захлопотавшаяся Наталья Сергеевна. Что она несла в руках — не разобрать: в коридоре было темновато.

— Еще секундочку… чуть-чуть! — крикнула она и скрылась в комнате.

Остался сильный запах чего-то горячего, печеного.

— Тэ-эк-с! — крякнул подполковник. Если бы не ребенок, он непременно потер бы ладони.

На кухне раздавался голос Барашкова. «С кем это он там?»

— Степан, — позвал Василий Павлович, — ты слышишь? Человек-то, оказывается, под Вязьмой был!

Он представлял другу Покатилова как случайно встреченного сослуживца, фронтовика. Впрочем, это была простительная радость: всей истории углового жильца Василий Павлович не знал. Но сам-то Покатилов!.. И Степан Ильич вырос на пороге кухни.

Воровато оглянувшись, Покатилов затравленно глядел на подполковника мгновение, другое, затем не выдержал и, бросив кастрюльку на огне, сбежал. По дороге он запнулся о приготовленную кем-то сетку, полную бутылок из-под молока.

— Чего это он? — оторопел Барашков, взглядывая то на подполковника с ребенком, то на комочек каши, капнувшей с покатиловской ложки на пол.

С лица Степана Ильича сходила бледность.

— Потом, — поморщился он.

Чуя недоброе, Барашков с подозрением посмотрел на дверь. Его обритая душистая голова возвышалась посреди тесной коммунальной кухоньки.

— Эва! — он ногой потрогал сетку с бутылками. — Это кто же столько накопил?

— Осторожнее! — воскликнула Наталья Сергеевна, влетая в кухню. Сетку с бутылками она быстренько запихнула под плиту.

— Как я догадываюсь, — не удержался подполковник, — это ваш основной и оборотный капитал?

— Степа-ан Ильич! — протянула Наталья Сергеевна. — Хоть бы в такой-то день!

Сегодня ей не хотелось никаких споров, никаких ссор.

— Как они? — поинтересовался он. — Не пишут?

— Рано еще… А знаете, я всю войну боялась писем. И теперь вот — тоже. Они уехали, а у меня сердце не на месте. А тут еще эти телефоны!

Но она прогнала все свои заботы и стала строгой.

— Прошу, — торжественно пригласила она и повела рукой. — У меня все готово.

Мужчины чинно направились в комнату. Наталья Сергеевна, забрав ребенка, шла за ними.

Круглый стол, выдвинутый на середину, стоял без скатерти. На его голой облупленной поверхности гостей ждало скудное угощение суровой военной поры: буханка черного хлеба, кусок сала, лук, печеная картошка, соль в бумажке, алюминиевые кружки и фляга в потертом защитного цвета чехле. Убранство стола дополняли два или три письма — красноармейских треугольничка.

Мужчины остановились. Наталья Сергеевна заметила: у того и другого напряглись спины.

— Ну, мать… — Барашков широко простер к ней руки и заключил ее в объятия.

Растроганный Степан Ильич стоял рядом.

— Ах, мать, мать… — проговорил Барашков, отпуская хозяйку. В его глазах стояли слезы.

Степан Ильич прошел к столу и остановился, взявшись за спинку стула.

— Садитесь, — произнесла Наталья Сергеевна, прижимая к носу платочек.

Расселись. Василий Павлович руками разломил буханку, солдатским ножом раскромсал толстыми ломтями сало. Свинтив пробку, поровну плеснул в три кружки.

— А нашему герою что? — заметил он притихшего ребенка.

— Я ему припасла мороженого, — сказала Наталья Сергеевна.

— Ну? — предложил Барашков и поднял кружку. — Не чокаемся.

Встали, выпили. Наталья Сергеевна поперхнулась, замахала в рот ладошками. Мужчины, промаргиваясь, вгрызлись в луковицы.

— Ты, мать, хлебца, хлебца нюхни, — севшим голосом советовал хозяйке Василий Павлович.

После первого насыщения настала пора расслабиться. Мужчины расстегнули пиджаки. Барашков содрал с шеи и спрятал в карман проклятый галстук.

— Степан, а помнишь Шарлоттенбург? А? Лесового?

— Ну, спросил!.. — Степан Ильич повесил голову.

Барашков пояснил хозяйке:

— Парень такой был, Лесовой. Ох, парень был!

— Я знаю, — отозвалась Наталья Сергеевна.

Ушедший в свои мысли Степан Ильич глядел в пустую кружку.

— И вот мы тут, — вздохнул он, — старые уже, а он…

Барашков, засмеявшись, махнул на него рукой:

— Старые… Ты еще вон с каких пор себя в старики записал! — Он повернулся к Наталье Сергеевне. — Его, понимаешь, девка танцевать зовет — и хорошая девка! — а он: «Отставить!»

Хозяйка посмотрела на задумавшегося подполковника с нежностью:

— Колючий… как ежик!

Василий Павлович, умело разливая по кружкам, вдруг залихватски, всей щекой, подмигнул:

— А что, может, чокнемся да заорем: «Горько!»

— Вас-ська!.. — зашипел Степан Ильич, сделав страшные глаза.

Смущенная Наталья Сергеевна занялась ребенком: подвинула ему блюдечко с мороженым к самой груди, утерла губы.

Подполковник смотрел на Барашкова зверем.

— Ну что я такого сказал? — стал защищаться тот.

— Язык твой… поганый. Так и вырвал бы! Ух!.. — Замахнулся.

Ребенок, весело наблюдая за ними, рассыпался колокольчиком. Расстроенный Барашков сказал Наталье Сергеевне:

— Все! Теперь опять надулся на полгода. Вот человек… ох и человек же! Весь из шильев! — и, растопырив пальцы, изобразил колючки.

Сравнение понравилось хозяйке.