Сороковник. Книга 4

Аркаша уже тщательно разминает вилкой вбитый в горку мелко рубленного сырого мяса яичный желток, обсыпанный колечками фиолетового лука, со вкусом добавляет толику перца из ручной мельнички — и неожиданно подмигивает. Мол, что смотришь, налетай! Судорожно вздохнув, берусь за вилку. Жрать охота — невыносимо, но сырая говядина… Рядом с мясной массой, чрезвычайно напоминающей бифштекс по-татарски, соблазнительно поблёскивают масляными боками две сардинки, пушатся метёлки укропа. Обрамлён сей натюрморт полукружием шампиньонов, тоже не тронутых готовкой, лишь порезанных на пластины; бело-розовая мякоть присыпана крупной солью, капли проступившего сока смешиваются с брызгами бальзамического уксуса. С детства на нюх не выношу сырого или непрожаренного, но сейчас все мои прежние установки идут вразнос и жутко хочется попробовать… Что-то не замечала я за собой подобных пристрастий в первую беременность!

И всё же с опаской уточняю:

— А мне не станет от этого плохо?

— Поголодаешь ещё полчаса — точно станет. Попробуй, не бойся, это только с виду непривычно. Ло поначалу тоже шарахалась, пока я ей не напомнил, что в квестах мы такими переборчивыми не были, там чего только… ладно, не к столу будь сказано, лучше промолчу. Ешь; если Виташа принёс, значит, тебе это нужно, он не ошибается.

— Ни в коем случае, — с достоинством подтверждает официант. — Живой белок с гемоглобином, не испорченный термообработкой, немного хороших разогревающих специй, зелень… Для будущих оборотников это полезно.

Белозубо улыбнувшись, исчезает, оставив меня в полнейшем обалдении, а мой сосед, пропустив последние слова мимо ушей, нетерпеливо приступает к действу. Он ест настолько аппетитно, прищуриваясь от удовольствия, наслаждаясь запахами; хотя чем уж так может благоухать фарш? — что мне хочется немедленно последовать его примеру, отложив вопросы на потом. Первую порцию отправляю в рот с опаской, но что-то странное случается со вкусовыми рецепторами: они взрываются настолько фееричной гаммой доселе невиданных ощущений, что я готова захлебнуться слюной и с трудом сдерживаюсь, чтобы не уплетать с удесятерённой скоростью.

В самом начале трапезы я ещё пытаюсь следовать золотому правилу: "Настоящая леди должна есть, как птичка: клюнуть — и отойти в сторону!" Но невозможно не попробовать сладко-кислые упругие грибочки с хрустящей солью и свежей зеленью, нежную маслянистую форель, сбрызнутую лимонным соком и скрученную в рулет с маринованными зелёными оливками и пресными чёрными, и не рвать руками расползающиеся от собственной нежности пресные лепёшки с сырной корочкой… О, чтоб мне пропасть! Никогда ещё у меня не было такого аппетита!

С сожалением отодвигаю пустую тарелку. Разум говорит, что ещё немного — и облопаюсь, зверь по имени жор требует добавки. Выигрывает сытость: заставляет течь мысли лениво, неторопливо, а заодно и ухватить за хвостик последнюю.

— Я вот что-то не поняла, — заявляю подозрительно, — а что там Виташа намекал на будущих оборотников? Он, часом, не подумал, что у тебя тут целый гарем? А третьего кольца у тебя в заначке не припрятано?

— А то, что мы с тобой с некоторых пор одной крови — забыла? — Аркадий посмеивается. — Всё правильно он определил. Да и я-то давно свой Дар почувствовал, просто молчу из скромности. Не бойся, не помешает. Не ты сама, так твои ребятишки перекидываться смогут.

Я роняю салфетку.

— Это кто же у меня родится? Аркаша, а это нормально?

— Кто родится, тот и сгодится. Некроманты сами по себе могут перекидываться, это ты, наверное, уже знаешь, да и в воинах кое-что заложено изначально… Хорошая смесь получится, гремучая. Тут это часто случается. Вот у нас с Ло, тоже трудно предугадать, кто получится: если к моим основной и ведунской ауре прибавить амазонскую… Подозреваю, будет у нас малолетняя валькирия, и устроят мне мои женщины развесёлую жизнь.

Он жмурится, как большой сытый кот. Благосклонно кивает Виташе, который ловко меняет приборы и заставляет стол розетками со свежей ягодой — малиной, клубникой, ежевикой, садовой земляникой. Поколебавшись, присовокупляет ко всеобщему великолепию добрую плошку мёда. Оставляет два серебряных чайника и с лёгким поклоном удаляется. Аркаша, улыбаясь чему-то своему, разливает чай, вручает мне палочку для мёда — со смешным миниатюрным бочонком на конце, — а сам всё молчит, словно ведя с кем-то неслышный мне диалог. Даже вынырнувший наконец из рукава на волю сонный растрёпанный Джемка удостаивается лишь рассеянного поглаживания и, обиженный невниманием, прыгает ко мне, требовательно вереща.

Поддаюсь угрызениям совести — как-никак, из-за меня бедолаге сегодня досталось! — и не жалею угощения. Бельчонок таскает с ладони ягоды, торопливо, но аккуратно, я насыпаю ещё, а сама опять вспоминаю Рикки.

— Аркаша, — спрашиваю после недолгих размышлений, — а твой Джем — тоже кидрик?

Ничуть не удивившись вопросу, он качает головой.