Сорок пять

— Ах, вот как! — сказал Сент-Малин, понукая свою лошадь, чтобы разговаривать со своим спутником на еще более близком расстоянии. — Повторите то, что вы сейчас сказали.

— Зачем?

— Я вас не совсем понял.

— Вы хотите затеять ссору? — флегматично произнес Эрнотон. — Напрасное старание!

— Зачем бы я стал искать с вами ссоры? Разве я вас знаю? — презрительно возразил Сент-Малин.

— Отлично знаете, сударь, — сказал Эрнотон. — Во-первых, там, откуда мы оба сюда явились, мой дом находится всего в двух лье от вашего, а меня, как человека древнего рода, все вокруг хорошо знают. Во-вторых, вы взбешены, видя меня в Париже, — вы ведь воображали, что вызвали вас одного. И наконец, это письмо король поручил хранить мне.

— Ладно, пусть так! — вскричал Сент-Малин, побледнев от ярости. — Согласен — все это правда. Но из этого следует…

— Что именно?

— …что рядом с вами я чувствую себя не в своей тарелке.

— Уходите, если вам угодно. Черт побери, я не стану вас удерживать.

— Вы делаете вид, что не понимаете.

— Напротив, милостивый государь, я вас отлично понимаю. Вам хотелось бы отнять у меня письмо и везти его самому. К сожалению, для этого пришлось бы меня убить.

— А может быть, этого-то мне и хочется!

— Хотеть и сделать — две разные вещи.

— Спустимся вместе к реке, и вы увидите, не одно ли и то же для меня — захотеть и сделать.

— Милостивый государь, если король поручил мне везти письмо…

— То что же?

— …то я доставлю его куда следует.

— Я силой отниму его у вас, хвастун!

— Надеюсь, вы не вынудите меня размозжить вам череп, словно бешеной собаке?

— Вас?

— Конечно: у меня при себе пистолет, а у вас его нет.

— Ну, ты мне за это заплатишь! — сказал Сент-Малин, осаживая лошадь.

— Надеюсь, после того, как поручение будет выполнено.

— Каналья!

— Пока же, умоляю вас, сдерживайтесь, господин де Сент-Малин. Ибо мы имеем честь служить королю, а у народа, если он сбежится, услышав, как мы ссоримся, создастся очень худое мнение о королевских слугах. И кроме того, подумайте, как станут ликовать враги его величества, видя, что среди защитников престола царит вражда.

Сент-Малин рвал зубами свои перчатки. Из-под его оскаленных зубов текла кровь.

— Легче, сударь, легче, — сказал Эрнотон, — поберегите свои руки, им же придется держать шпагу, когда у нас с вами до этого дойдет.

— О, я сейчас подохну! — вскричал Сент-Малин.

— Тогда мне и делать ничего не придется, — заметил Эрнотон.

Трудно сказать, до чего довела бы Сент-Малина его все возрастающая ярость, но внезапно, переходя Сент-Антуан-скую улицу у Сен-Поля, Эрнотон увидел чьи-то носилки, вскрикнул от изумления и остановился, разглядывая женщину, чье лицо было полускрыто вуалью.

— Мой вчерашний паж, — прошептал он.

Дама, по-видимому, не узнала его и проследовала мимо, глазом не моргнув, но все же откинувшись в глубь носилок.

— Вы, кажется, заставляете меня ждать, — сказал Сент-Малин, — и притом лишь для того, чтобы заглядываться на дам!

— Прошу извинить меня, сударь, — сказал Эрнотон, снова тронув коня.

Теперь молодые люди рысью помчались по улице предместья Сен-Марсо; они не заговаривали даже для перебранки.

Внешне Сент-Малин казался довольно спокойным. Но на самом деле он дрожал от гнева. Ко всему он еще заметил — и, как всякий отлично поймет, это открытие его отнюдь не смягчило, — что, как бы хорошо он ни ездил верхом, при случае он не смог бы угнаться за Эрнотоном, ибо конь его оказался гораздо менее вынослив и был уже весь в мыле, хотя проехали они еще очень небольшое расстояние. Это весьма озаботило Сент-Малина. Словно желая отдать себе полный отчет в том, на что способен его конь, он принялся понукать его и хлыстом и шпорами, что вызвало между ним и лошадью ссору.

Дело происходило на берегу Бьевры.

Лошадь не стала тратить сил на красноречие, как это сделал Эрнотон. Но, вспомнив о своем происхождении— она была нормандской породы, — она затеяла со своим всадником тяжбу, которую он проиграл.

Сперва она осадила назад, потом встала на дыбы, потом прыгнула, как баран, и устремилась к Бьевре. Там она бросилась в воду, где и освободилась от своего всадника.

Проклятия, которыми принялся сыпать Сент-Малин, можно было слышать за целое лье, хотя их наполовину заглушала вода.

Когда ему удалось встать на ноги, глаза у него вылезали на лоб, а из расцарапанного лба струилась по лицу кровь.

Сент-Малин огляделся по сторонам: лошадь его уже поднялась вверх по откосу, и был виден только ее круп, из чего следовало, что ее голова была повернута в сторону Лувра.

Сент-Малин понимал, что усталый, грязный, промокший до костей, весь в крови и ссадинах, он не сможет догнать свою лошадь: даже попытка сделать это была бы смешна.

Тогда он припомнил слова, которые сказал Эрнотону. Если он не пожелал одно мгновение подождать своего спутника на улице Сент-Антуан, можно ли было рассчитывать, что спутник этот будет столь любезен, что станет ожидать его два часа на дороге?