Сорок пять

— Так вот, господин де Монкрабо, станьте у моей двери и никого не впускайте.

— Слушаюсь, господин герцог.

— Никого, понимаете?

— Так точно.

И г-н Пертинакс, красовавшийся в роскошном одеянии — оранжевых чулках при синем атласном камзоле — повиновался приказу д’Эпернона. Он прислонился к стене и, скрестив руки, занял позицию у портьеры.

Никола Пулен прошел за герцогом в кабинет. Он видел, как открылась и закрылась дверь, как опустилась портьера, и задрожал самым настоящим образом.

— Послушаем, что у вас там за заговор, — сухо произнес герцог. — Но клянусь Богом, пусть это не окажется шуткой. Сегодня мне предстояло заняться различными приятными вещами, и если, слушая вас, я даром потеряю время — берегитесь!

— Нет, господин герцог, — сказал Никола Пулен, — речь идет об ужасающем злодеянии.

— Ну, посмотрим, какое там злодеяние.

— Господин герцог…

— Меня намереваются убить, не так ли? — прервал его д’Эпернон, выпрямившись, словно спартанец. — Что ж, пускай! Моя жизнь принадлежит королю и Богу. Пусть ее у меня отнимут.

— Речь не о вас, ваша светлость.

— Ах, вот как! Странно!

— Речь идет о короле. Его собираются похитить, господин герцог.

— Опять эти разговоры о похищении! — пренебрежительно сказал д’Эпернон.

— На этот раз, господин герцог, дело серьезное, если я о нем правильно сужу.

— Когда же намереваются похитить его величество?

— В первый же раз, как его величество в носилках отправится в Венсен.

— И как же его похитят?

— Умертвив обоих доезжачих.

— Кто это сделает?

— Госпожа де Монпансье.

Д’Эпернон рассмеялся:

— Бедная герцогиня — чего только ей не приписывают!

— Меньше, чем она намеревается сделать.

— И этим она занимается в Суассоне?

— Герцогиня в Париже.

— В Париже?

— Могу ручаться в этом, ваша светлость.

— Вы ее видели?

— Да.

— То есть вам так показалось.

— Я имел честь с нею беседовать.

— Честь?

— Я ошибся, господин герцог. Несчастье.

— Но, дорогой мой, не герцогиня же похитит короля!

— Именно так, ваша светлость.

— Она сама?

— Собственной персоной, с помощью своих клевретов, конечно.

— А откуда она будет руководить похищением?

— Из окна монастыря святого Иакова, который, как вы знаете, находится у дороги в Венсен.

— Что за чертовщину вы несете!

— Правду, ваша светлость. Все меры приняты к тому, чтобы носилки остановились в то время, когда они поравняются с монастырем.

— А кто принял эти меры?

— Увы!

— Да говорите же, черт побери!

— Я, ваша светлость.

Д’Эпернон так и отскочил:

— Вы?!

Пулен вздохнул.

— Вы участвуете в заговоре и вы же доносите? — продолжал д’Эпернон.

— Ваша светлость, — сказал Пулен, — честный слуга короля должен на все идти ради него.

— Что верно, то верно, вы рискуете попасть на виселицу.

— Я предпочитаю смерть унижению или гибели короля, вот почему я к вам пришел.

— Чувства эти весьма благородные, возымели вы их, видимо, весьма и весьма неспроста.

— Я подумал, господин герцог, что вы друг короля, что вы меня не выдадите и разоблачение, с которым я к вам пришел, обратите ко всеобщему благу.

Герцог долго всматривался в Пулена, внимательно изучая игру его бледного лица.

— За этим кроется и что-то другое, — сказал он. — Как ни решительно действует герцогиня, она не осмелилась бы одна пойти на такое предприятие.

— Она дожидается своего брата, — ответил Никола Пулен.

— Герцога Генриха! — вскричал д’Эпернон с ужасом, который был бы уместен при появлении льва.

— Нет, не Генриха, ваша светлость, всего лишь герцога Майенского.

— А, — с облегчением вздохнул д’Эпернон. — Но не важно: надо расстроить эти прекрасные замыслы.

— Разумеется, господин герцог, — сказал Пулен, — поэтому я и поторопился.

— Если вы сказали правду, сударь, то не останетесь без вознаграждения.

— А зачем мне лгать, ваша светлость? Какой мне в этом смысл, — я ведь ем хлеб короля. Разве я не обязан ему верной службой? Предупреждаю, если вы мне не поверите, я дойду до самого короля и, если понадобится, умру, чтобы доказать свою правоту.

— Нет, тысяча чертей, к королю вы не пойдете, слышите, мэтр Никола? Вы будете иметь дело только со мной.

— Хорошо, ваша светлость. Я так сказал только потому, что вы как будто колеблетесь.

— Нет, я не колеблюсь. Для начала я должен вам тысячу экю.

— Так вам угодно, чтобы об этом знали только вы?

— Да, я тоже хочу отличиться, послужить королю, и потому один намерен владеть тайной. Вы ведь мне уступаете ее?

— Да, ваша светлость.

— С гарантией, что все — правда.

— О, с полнейшей гарантией.

— Значит, тысяча экю вас устраивает, не считая будущих благ?

— У меня семья, ваша светлость.

— Ну так что ж, черт побери, я вам предлагаю тысячу экю.

— Если бы в Лотарингии узнали, что я сделал подобное разоблачение, каждое слово, которое я сейчас произнес, стоило бы мне пинты крови.

— Ну и что же?

— Вот потому-то я принимаю тысячу экю.

— К чертям ваши объяснения! Мне-то какое дело, почему вы их принимаете, раз вы от них не отказались? Значит, тысяча экю ваши.

— Благодарю вас, ваша светлость.