Сорок пять

На вершине горы показалась тележка, вероятно, попавшаяся навстречу Шико, и ее силуэт ярко вырисовывался на небе, пурпурном в лучах заходившего солнца. Эту тележку тащили два быка, а за ней шел крестьянин.

Эрнотон остановил погонщика, которому, как только он увидел юношу, очень захотелось бросить тележку и спрятаться в кусты, и рассказал, что произошло сражение между гугенотами и католиками; в этом сражении пятеро погибли, но двое пока еще живы.

Хотя крестьянин и опасался ответственности за доброе дело, которого от него требовали, но еще больше, как мы уже сказали, он был напуган воинственным видом Эрнотона. Поэтому он помог молодому человеку перенести в свою тележку сначала г-на де Майена, а затем солдата, лежавшего с закрытыми глазами, хотя и неизвестно, был ли он по-прежнему в обмороке.

Оставалось пять трупов.

— Сударь, — спросил крестьянин, — эти пятеро католики или гугеноты?

Эрнотон, видевший, как крестьянин в страшную минуту перекрестился, ответил:

— Гугеноты.

— В таком случае, — сказал крестьянин, — не будет ничего дурного в том, что я обыщу этих безбожников, не правда ли?

— Нет, — ответил Эрнотон, который предпочитал, чтобы их наследником явился нужный ему крестьянин, чем первый случайный прохожий.

Крестьянин не заставил Эрнотона повторять дважды и обшарил карманы трупов.

Мертвые, видимо, получали при жизни порядочное жалованье, так как после окончания операции морщины на лбу крестьянина разгладились. Приятное чувство, охватившее его тело и душу, заставило его сильнее подхлестывать быков, чтобы побыстрее добраться до хижины.

В конюшне этого доброго католика, на удобной соломенной подстилке, г-н де Майен очнулся. Боль при тряске во время переезда не могла привести его в чувство, но когда прохладной водой промыли его рану и из нее выступило несколько капель ярко-красной крови, герцог открыл глаза и посмотрел на все окружающее с вполне понятным изумлением.

Как только г-н де Майен открыл глаза, Эрнотон отпустил крестьянина.

— Кто вы, сударь? — спросил Майен.

Эрнотон улыбнулся:

— Вы меня не узнаете?

— Узнаю, — герцог нахмурился, — вы тот, кто пришел на помощь моему врагу.

— Да, — ответил Эрнотон, — но я также и тот, кто помешал вашему врагу убить вас.

— Должно быть, это так, раз я живу, — сказал Майен, — конечно, если только он не счел меня мертвым.

— Он уехал, зная, что вы живы, сударь.

— Но он, по крайней мере, считал мою рану смертельной?

— Не знаю, но, во всяком случае, если бы я не воспротивился, он нанес бы вам рану, уже наверняка смертельную.

— Но тогда, сударь, почему же вы помогли убить моих людей, а затем помешали этому человеку убить меня?

— Очень просто, сударь, и я удивляюсь, что дворянин, а вы, если не ошибаюсь, дворянин, не понимаете моего поведения. Случай привел меня на дорогу, по которой вы ехали; я увидал, что несколько человек напали на одного, я защищал того, кто был один; потом, когда этот храбрец, на помощь к которому я пришел — так как, кто бы он ни был, сударь, но этот человек храбрец — когда этот храбрец, оставшись один на один с вами, нанес вам решающий удар, тогда, увидев, что он может злоупотребить победой и прикончить вас, я помешал этому своей шпагой.

— Значит, вы меня знаете? — спросил Майен, испытующе глядя на него.

— Мне нет надобности знать вас, сударь, я знаю, что вы ранены, и этого мне достаточно.

— Будьте искренни, сударь, — настаивал Майен, — вы меня знаете?

— Странно, сударь, что вы не хотите меня понять. Я не нахожу, что благородней убить одного беззащитного, чем напасть на одного проезжего всемером.

— Но вы же понимаете, что на это могут быть причины.

Эрнотон поклонился, но не ответил.

— Разве вы не видели, что я скрестил свою шпагу один на один с этим человеком?

— Да, это правда, я видел.

— Этот человек — мой смертельный враг.

— Я верю этому, так как он сказал мне то же самое про вас.

— А если я выздоровлю?

— Это меня не касается, вы будете делать все, что вам заблагорассудится, сударь.

— Вы считаете меня тяжело раненным?

— Я осмотрел вашу рану, сударь, и хотя она серьезна, но не смертельна. Лезвие скользнуло по ребрам, как мне кажется, и не проникло в грудь. Вздохните, и, я думаю, вы не почувствуете никакой боли в легких.

Майен с трудом вздохнул, но не почувствовал боли внутри.

— Это правда, — сказал он, — а люди, которые были со мной?

' — Мертвы, за исключением одного.

— Их оставили на дороге? — спросил Майен.

— Да.

— Их обыскивали?

— Крестьянин, которого вы, вероятно, видели, когда открыли глаза, ваш хозяин, позаботился об этом.

— Что он нашел?

— Немного денег.

— А бумаги?

— Ничего об этом не знаю.

— А, — сказал Майен с видимым удовлетворением.

— В конце концов, вы можете спросить об этом у того, кто жив.

— Где же живой?

— В сарае, в двух шагах отсюда.

— Перенесите меня к нему или лучше перенесите его ко мне и, если вы честный человек, как мне кажется, поклянитесь, что не будете задавать ему никаких вопросов.

— Я не любопытен, сударь, и знаю об этой истории все, что мне важно знать.

Герцог все еще с беспокойством смотрел на молодого человека.