Сорок одна хлопушка

Старик передавал мне сороковую мину как нечто исключительно важное, ему не надо было ничего напоминать, я тоже понимал, что после этого мой обстрел Лао Ланя подходит к концу. Я принимал её как единственного наследника десяти поколений – с великой осторожностью и беспокойным сердцем. Я просто вспомнил тридцать девятую мину, которая вроде бы тоже не была моим промахом, само небо отказывалось уничтожать Лао Ланя. Такой человек этот Лао Лань, даже владыке Ло-вану не нужен. Я ещё раз проверил прицел, снова прикинул на глаз расстояние, снова провёл расчёты, ни в чём ошибки не было: если во время полёта мины вдруг не поднимется ураганный ветер в двенадцать баллов, если при этом она не столкнётся с обломками спутника, в общем, если не случится что-нибудь, что не укладывается у меня в голове, эта мина должна опуститься на голову Лао Ланя. Пускай даже этот снаряд не разорвётся, голову Лао Ланя он всё равно должен расколоть. Я отправил мину в ствол, сказав про себя: «Ты уж, миночка, меня не подведи!» В небе ни ветра, ни спутников – всё нормально. Мина таки опустилась на острый край помоста, беззвучно, словно у неё была сверкающая шапка на голове!

Старуха отшвырнула редьку, вырвала из рук старика сорок первую мину, плечом отодвинула меня в сторону, пробормотав:

– Болван! – Она встала на позицию номера расчёта, с трудом переводя дыхание, легкомысленно и не обращая ни на кого внимания, запихнула снаряд в ствол. Сорок первая мина, сверкая, взлетела в небо, просто как воздушный змей с перерезанной ниткой. Летела, летела, лениво, бессознательно, летела без всякой цели, рыская то туда, то сюда, словно бессмысленно носящийся ягнёнок, и, в конце концов, не желая того, опустилась в двадцати метрах от помоста перерождения. Прошла секунда, две, три – взрыва не последовало. Всё, опять «гнилая». Не успел я это сказать, как раздался грохот, замкнувший мои уста. Воздух задрожал, словно треснула старая тряпка. Осколок размером с ладонь со звонким свистом разорвал Лао Ланя пополам…

Далеко в деревне раздался неопытный петушиный крик, это молодой петушок учится возвещать рассвет. Рассказывая про шквальный артиллерийский огонь, я встретил ещё один рассвет. За время моего рассказа храм Утуна почти весь обрушился, остался лишь столб, еле подпирающий разбитую черепичную крышу, похожую на навес из циновок, защищающий нас от росы. Дорогой мудрейший, уйти от мира или нет, если речь обо мне, на самом деле не так уж важно, хотелось бы узнать вот что: тронула ли тебя моя история? Хотелось бы от тебя здесь получить подтверждение: насколько соответствует действительности то, что рассказывал Лао Лань о своём третьем дядюшке? Много ли там выдумки? Можете ответить, а можете хранить молчание. Мудрейший вздохнул, поднял руку и указал на шоссе у храма. Я испуганно обнаружил, что по двум сторонам шоссе приближаются две колонны. С запада двигалось стадо мясных быков в цветастых накидках с большими иероглифами на них. Эти иероглифы соединялись в лозунги, в которых выражался протест против постройки храма бога мяса. Быков было ровно сорок один, ни больше ни меньше. Они окружили шоссе как пчёлы, и мы с мудрейшим оказались в самой середине. К их длинным рогам были привязаны кинжалы. Наклонив головы, они стояли в полной боевой готовности, из ноздрей вырывалась пена, глаза горели недобрым огнём. С востока приближалась толпа женщин в чём мать родила, на их телах были написаны большие иероглифы. В иероглифах выражалась решительная поддержка реставрации храма Утуна. Этих женщин было ни много ни мало, как сорок одна. Прибежав толпой по шоссе, они, словно кавалерийский отряд, забрались на спины быков, как на лошадиные крупы. Сорок одна голая женщина верхом на быках в разноцветных накидках, и я с мудрейшим посередине. Охваченный ужасом, я шмыгнул за мудрейшего, но и там я не был в безопасности.

– Мама, спаси меня! – закричал я…