Сорочья усадьба

Дора улыбается, напряжение ее спадает. Он видит в глазах ее желание поскорее начать.

— Ты готова? — спрашивает он.

— Готова.

Она усаживается на его место.

— Ты совершенно уверена, что хочешь этого? — снова спрашивает он.

— Да, — отвечает она. — Только, Генри, — она разворачивается в кресле и с неожиданной силой хватает его за руку. — Я немного боюсь. Скажи, что все будет хорошо.

— Конечно, милая, все будет хорошо, — уверяет он Дору; но что-то еще ее беспокоит, он чувствует это, уж больно крепко она вцепилась ему в руку, уж очень настойчиво просит его поддержки.

— Все будет просто чудесно, — добавляет он.

Дора

Для завершения татуировки потребовалось два сеанса: первый для того, чтобы черной тушью нанести контуры гуйи и основные линии, а через несколько дней уже исполнить все в цвете. Ей бы очень хотелось увидеть татуировку своими глазами, но приходится смотреть с помощью нескольких зеркал, и Дора не уверена, видит ли она рисунок так, как он выглядит на самом деле, или изображение зеркальное, то есть обратное. Но ясно одно: татуировка великолепна. Гуйя у нее на спине как живая, кажется, сейчас взмахнет крыльями и слетит, и вместе с тем изображение, несомненно, стилизовано. Макдональд позволил себе некоторые художественные вольности, и это лишь подчеркнуло естественную красоту птицы, она совершенно органично смотрится на ее спине и лопатках.

Спина у нее болит, и пока она спит только на боку и на животе, но результат стоит этих маленьких временных неудобств. Проходит несколько дней, как приехал Генри, тоску, вызванную долгим его отсутствием и известием о ее беременности, как рукой сняло. Словно введенная под кожу тушь пробуждает в ней жизненные силы, и они, пульсируя, проникают в кровь, которая гонит их до самых кончиков пальцев. Она постоянно находится в возбужденном состоянии, словно ожидает какого-то чуда, и каждый поступок ее кажется ей важнее и значительней предыдущего. Плечи ее будто светятся, она это ясно чувствует. Интересно, думает она, похоже ли это на опьянение?

Они остаются в городе, ходят в театр и на скачки. Энергия бьет в ней ключом, каждую ночь они предаются любви с таким самозабвением, словно у них эта ночь последняя. Она снова хочет ехать к Макдональду, ей не терпится еще раз услышать пение электрической иголки на своей коже, но Генри говорит: в другой раз, он должен вернуться на ферму, проверить, как идут дела; они отправятся через месяц.

Целый месяц. Экипаж с грохотом мчится в сторону имения; Дора кладет руку на живот, прикидывая его объем и размышляя о том, когда нельзя уже будет скрывать эту новую, растущую в ней жизнь. Генри отчего-то в дурном настроении, это случается с ним в последнее время все чаще. Говорит, что с ней это никак не связано, просто с утра чувствует на душе какой-то мрак и ничего не может с этим поделать. Но он явно не хочет на нее смотреть, и ее преследует чувство, что она ему противна. Неужели он догадывается о ее положении и злится на нее? Она понимает, что он уже устал от домашней жизни и страстно желает снова отправиться в путешествие, в горы или на Северный остров, на поиски новых сокровищ. А может быть, он устал от нее и хочет вообще покинуть эту страну, вернуться в Англию и его здесь удерживают только обязательства перед фермой?

Подъезжая к Сорочьей усадьбе, она чувствует, что жизненные силы, которые ей подарила тушь, иссякают. Она любит этот дом, ведь Генри восстановил его для нее, но он такой большой и такой холодный. Наверное, вот в таких домах должны водиться привидения, да, они любят подобные дома, а может, просто там заблудились и плутают в бесконечных закоулках и потайных комнатах, не в силах найти выход в мир иной.

Генри с утра до вечера пропадает на ферме, и она целиком посвящает себя домашним делам. Управляющий слегка даже напуган ее рвением, но терпеливо выслушивает ее бесконечные вопросы о расходах на еду и дрова, на челядь, об усердии слуг и садовников. Дора понимает, что занимается этим только потому, чтобы меньше думать — мрак на душе, о котором говорит Генри, проникает и к ней в душу, словно дом влияет на них обоих.

Однажды утром она просыпается довольно поздно; в апреле солнце встает уже не так рано, и листья на деревьях начинают желтеть. Генри еще спит, обнимая ее во сне и прижавшись к ней всем телом, и ей приятно ощущать его тепло.

Он открывает глаза и бормочет ей в ухо что-то неразборчивое.

— Доброе утро, — повторяет он более отчетливо и, сладко потягиваясь, отпускает ее.

— Что ты сегодня делаешь? — спрашивает она.

— Встречаюсь с управляющим, но это совсем не долго. А потом я в твоем распоряжении. Хочешь, устроим пикник на берегу реки, если погода будет хорошая?

Дора с сомнением смотрит на занавески.

— А ты не слышал, как ночью по крыше стучал дождь? — спрашивает она. — Да что там, тебя и землетрясением не разбудишь.

В полумраке она едва разбирает цифры и стрелки на часах: десять минут восьмого, а еще так темно, сквозь щели в шторах едва сочится какая-то серость. Она выскальзывает из постели, подходит к окну и слегка раздвигает их.