Сорочья усадьба

Генри не понимает, почему он так нервничает. Нет, он не осуждает процедуры, которой должна подвергнуться Дора, но все-таки очень за нее беспокоится. Какая-то она скучная; а вдруг, когда все закончится, жена пожалеет о том, что сделала, или ей надоест долгий процесс, и на всю жизнь она останется с незаконченной татуировкой на спине.

Если татуировка не приносит ей радости, а, похоже, это именно так, когда совсем угаснет ее желание покрывать свое тело тушью? Где будет последняя ее татуировка? На руке? Или на шее? Или она будет счастлива, лишь восхищаясь новой татуировкой?

Но он обожает ее тело и так. И татуировки не делают его менее красивым, наоборот, лишь подчеркивают его прелесть. Тем более что он — единственный человек в мире (Макдональд не в счет), который имеет возможность созерцать их. Несмотря на все его страхи, ее татуировки вызывают в нем чувство, что она принадлежит только ему и никому больше, как самая изысканная музейная диковинка в мире. Ни один коллекционер не может похвастаться, что в его коллекции есть нечто подобное Доре.

— Вот, — говорит Макдональд, вручая рисунок Генри, и Дора склоняется к нему, чтобы тоже посмотреть. Татуировщик допустил некоторые вольности, лишь подчеркнув изящную кривую ее клюва изгибом спинки.

— Думаю, надо нанести рисунок по всей спине, — говорит Макдональд, — включая лопатки. Он будет прекрасно гармонировать с ее женственными формами, видите?

Дора вспыхивает и отводит глаза, но кивает в знак согласия.

— Как долго продлится вся процедура? — спрашивает она.

— Не очень долго, не беспокойтесь, — говорит Макдональд. — Вообще-то у меня есть для вас сюрприз.

Он поворачивается и достает какой-то аппарат. Что-то щелкает, и аппарат с тихим жужжанием оживает.

— Что это? — спрашивает Генри.

Похоже, какой-то электрический механизм, но сделан грубо — из металлических деталей, дерева и резины. Макдональд подносит его ближе, и Генри видит маленькую иголочку, которая движется так быстро, что ее почти не видно.

— Электрическая татуировочная машина, — с гордостью говорит Макдональд. — Запатентована неким мистером Рейлли, но над конструкцией работал я лично. Он просто опередил меня с патентом. Она совершит революцию в татуировочном деле, помяните мои слова. С этого момента все будет по-другому.

Дора вздрагивает.

— Даже и не знаю, — неуверенно говорит она. — Страшновато как-то. Вы думаете, это безопасно?

Макдональд выключает инструмент, и в комнате наступает тишина.

— О, мадам, совершенно безопасно. И линии она делает гораздо тоньше, да и намного быстрей. Вы совсем не почувствуете разницы, разве что сидеть придется не так долго, и ощущение будет такое, будто у вас по коже рисуют пером. И куда более аккуратно и точно. Результат вам очень понравится, сами увидите.

Чтобы подтвердить свои слова, он закатывает на левой руке рукав и показывает наколку: корабль, выполненный в мельчайших деталях, как рисунок пером. Раздутые паруса дрожат на ветру, волны пенятся на гребнях. Действительно, прогресс налицо.

— А давай я первым его испробую, — говорит Генри, касаясь ее локтя. — Хочешь?

Она облегченно вздыхает.

— Да. Пожалуйста.

— Ну, вот и отлично.

Генри снова откидывается на шелковые подушки. Развязывает галстук, расстегивает и распахивает рубашку, обнажая грудь, и с серебряного подноса берет сигарету.

— Вот здесь.

Он похлопывает по груди, как раз под розочкой, которую выколол ему Макдональд в первый визит.

— До Англии мне теперь дела нет. Я хочу, чтобы вы выкололи у меня ее имя, вот здесь, где сердце. Всего одно слово: «Дора».

— Прекрасно.

Макдональд выбривает нужный участок и тщательно протирает его спиртом. Окунает иголку в тушь, и, хрюкнув, машина снова оживает. Генри кладет руки на колени и закрывает глаза. Грудные мышцы его напрягаются в ожидании боли. Когда машинка начинает работать, он сжимает кулаки, но не от боли, а от нового ощущения, довольно странного. Это не тонкое покалывание, когда мастер держит иголку в руке, а как бы слабое жжение, проникающее под кожу и распространяющееся по мышцам. Он открывает глаза и видит Дору; она не отрывает от него глаз, ловя каждое его движение.

Генри расслабляет мышцы, и теперь жжет гораздо слабее. Он улыбается жене.

— Да, — говорит он. — Очень хорошо, тебе понравится. Нисколько не хуже, чем раньше, просто другое ощущение.

Равномерная вибрация машинки даже несколько приятна, думает он, как жужжание крыльев колибри, когда она зависает над цветком, чтобы полакомиться нектаром.

— Колибри, — говорит он жене. — Это как колибри.

Она смущена, но не говорит ни слова, только внимательно смотрит, как на груди его одна за другой возникают буквы, причем очень быстро. Через пять минут все закончено. Макдональд вытирает струйку крови. Для человека столь грубого его каллиграфическое искусство выше всяких похвал: буква Д исполнена жирно, с изящным наклоном, от нее отходит завитушка, соединяясь с буквой «о», которая меньше размером, ну, и так далее. Линия действительно чище, чем прежде, и ровнее. Лучшего и ожидать не приходится.