Сообщество как городская практика

Однако есть и более значимый теоретический вызов. В ранних интерпретациях феномена современного города понятие анонимности символизировало отсутствие сплоченности, воплощало представление о том, что город дает свободу, но происходит это за счет коллективного опыта идентичности. Это предполагает, что в анонимности заложены одиночество, отсутствие чувства принадлежности к целому в качестве его части, ощущение всего того, что не является сообществом. Однако, хотя социологи интерпретировали анонимность большого города именно так, словарное определение данного термина не обладает подобными скрытыми смыслами. Анонимность означает качество или состояние пребывания в неизвестности или неузнаваемости – здесь отсутствуют одиночество или любая разновидность депривации социального существования. Анонимность означает попросту отсутствие узнаваемости в качестве лица, обладающего именем и персональной биографией. Если принадлежность может, во-первых, тоже выступать персональной конструкцией нарратива пребывания в месте, а во-вторых, возникать вне городского района, то анонимность и сообщество больше не являются противоположными понятиями. Если признать, что выборочная принадлежность представляет собой ощущение или индивидуальный опыт сообщества как культуры, то больше невозможно держаться за старое представление о том, что город (за рамками конкретного жилого района) является анонимным реляционным контекстом, в котором мы действуем «бесчувственно равнодушно» (blasé), а сообщество в нем не формируется. Иными словами, зиммелевская концепция города, возможно, нуждается в пересмотре. Даже самое анонимное пространство, в котором отсутствует узнаваемость, способно формировать окружение, в котором мы чувствуем себя комфортно и на своем месте и не чувствуем себя неуместно. Это зависит от того, в какой степени мы персонально неузнаваемы, но при этом обладаем достаточным знанием для себя: способны ли мы интерпретировать публичное поведение других? можем ли мы сливаться с окружением без нарушения нашего неотъемлемого чувства собственного «я»? можем ли мы понимать правила поведения, не обязательно принимая их как обоснованные или не рассматривая их как правила для себя? находимся ли мы в этом смысле «в курсе дела»?

Итак, мы подступаем к идеально-типическим реляционным контекстам принадлежности (причем я продолжаю настаивать на их идеально-типическом характере, поскольку их невозможно обнаружить в «чистом» виде в эмпирической реальности). Между идеальным типом принадлежности и высокой степенью близости, присущей узам, с одной стороны, и высокой степенью анонимности простых взаимозависимостей, с другой, располагается такой реляционный контекст, где присутствует несколько больше информации (и меньше свободы для решения о том, что именно мы раскрываем о себе, – к этому я еще вернусь ниже), что позволяет переживать городское пространство как место, к которому мы принадлежим, или по меньшей мере в качестве некой зоны комфорта (Blokland and Nast 2014). Комфорт ассоциируется с легкостью, с отсутствием какой-либо необходимости прилагать усилия или активно решать какие-то вопросы. Следующим реляционным контекстом по направлению к близости (intimacy) оказывается контекст опыта включенности в сообщество или явного исключения из него. Дженкинс различает внутренние и внешние определения идентичности. В своих внутренних определениях акторы посылают сигналы о собственном определении своей природы или идентичности участникам своей группы либо тем, кто находится вне ее. Внешние определения направлены на других – они представляют собой процессы определения других людей (Jenkins 1994: 198). В наиболее анонимных контекстах центральное место занимают внутренние определения. Чем больше мы движемся в направлении реляционного контекста близости, тем в большей степени совпадают внутренние и внешние определения. Включение и исключение становятся практиками, усиливающими друг друга: работа по проведению границ может

в случае наибольшего согласия быть подтверждением внутреннего самоопределения (самоопределений) другого. Однако на конфликтном полюсе спектра возможностей присутствует навязывание одним набором акторов другим некоего гипотетического наименования и такой же характеристики, которые значительным образом влияют на социальный опыт (социальные опыты) тех, кто попал под эту категоризацию (ibid.: 199).