Адмирал надувал губы и обижался. Ему казалось, что он отстаивает очевидное. О романах же господина Свифта он, к сожалению, никогда не слышал, как не слышал ничего и о конфликте «тупоконечников» с «остроконечниками». Честно говоря, когда-то мне и самому казалась вся эта история немного притянутой за уши. Оказалось, что нет. И люди в охотку дрались не только за металл, но и за любимых певцов, за любимую жвачку, за тех или иных политиков. Уже образовались, как выяснилось, десятки клубов поклонников нового Консула. Тут же, как чертик из коробочки, вынырнула и оппозиция. Щит провоцировал меч, а на меч из неведомой кузницы тут же выплывала шипастая палица. Игра без начала и конца, без цели и строго оговоренных правил. То есть, в начале игры цель вроде бы угадывалась, но в том и крылась загвоздка, что, чуть подразнив призрачным крылом, она подергивалась дымкой и растворялась в воздухе. Начиная с дерзких шагов, правители, прокуроры и судьи быстро теряли кураж, в панике начинали метаться и, в конце концов, бесславно сходили со сцены. Удерживались на плаву лишь самые недалекие, поскольку не загружали себя неразрешимыми задачами, попросту переводя свои мечты в более ощутимую валюту, измеряя достижения количеством избирателей и льгот, стоимостью недвижимости и размером присвоенного добра. Иначе было сложно объяснить порыв Македонского, ринувшегося в Африку и Индию, сложно было понять, что же двигало Наполеоном, вторгнувшимся в Испанию и Россию. Они вовсе не были гениями, но и глупцами они тоже не были. Они попросту играли, швыряя на зеленое сукно живые фишечки войск, выигрывая страны и города, проигрывая всего-навсего жизни собственного народа. Самое гнусное, что азартную суть их незамысловатой натуры я раскусил только сейчас. И раскусил по той простой причине, что внезапно ощутил и в собственном сердце чужеродные изменения.
А ведь до меня в Артемии совершенно не водилось тайной полиции. Ну, не было ее — и все тут! Была уличная дружина, имелась армия и свои следственные отделы, а вот тайной полиции как-то не придумали. Может, оттого и чувствовала себя столь свободно оппозиция, расписывая на стенах домов непристойности, организуя на улицах городов марши протеста, вовсю используя тактику европейских «флэш-моберов». В некотором смысле они переживали тут времена дикого запада. Это следовало срочно пресечь, и я пресекал. Справедливости ради следовало отметить, что Адмирал Корнелиус пришел от идеи создания тайной полиции в полный восторг. Да и палата Визирей особенно не роптала. Таким образом, важный шаг был сделан, и, спустя всего неделю после моего условного восшествия на престол в Артемии был сформирован первый департамент тайной полиции.
Давних издевок Бъеля, адъютанта Адмирала, я не забыл, однако на место Главного Визиря департамента поставил все же этого человека. Может, потому и поставил, что не забыл. Ну, а пост, на который я «воткнул» своего давнего врага, к числу теплых и уютных никак не принадлежал.
Назвали же мы департамент не комитетом и не жандармерией, а системой. Словечко было лихое и зловещее. Не что-нибудь, а СИС-ТЕМА! Ну, а далее все по проторенной дорожке — Система Государственной Безопасности — в меру интригующе и в меру пугающе. Господин Корнелиус, правда, предлагал заменить «государственной» на «национальной», но эти поползновения я также немедленно пресек. Наций в здешнем мире насчитывалось почти под тысячу, а сепаратистских игр я ни в коем случае не желал. Арты, значит, арты, и никак иначе!
Разумеется, тут же нашлось и первое дельце для свежеиспеченной СГБ. Повинуясь моей команде, Бъель взялся за наркотики. Точнее, здесь их называли либо галлюциногенами, либо акмепрепаратами. Чудно, но эту отраву продавали даже в самых обыкновенных киосках — как средство для избалованных детей и мечтательной актерской среды, как успокоительное для сердитых мужей и остренькое снадобье для скучающих политиков и звезд.
А еще через какое-то время агенты того же департамента стали доносить, что в Артемии — стране, доселе не знавшей юмора и сатиры, появились частушки на правительство и нечто похожее на наши анекдоты. Люди с музыкальным образованием взялись за гитары, кое-где заявили о себе странствующие театры. Чем это грозило в дальнейшем, я себе плохо представлял, однако легко мог представить ухмылку Димки Павловского…
Стоило мне о нем подумать, как за моей спиной тут же хрустнула ветка. Я даже не стал оборачиваться, без того знал, что это Дмитрий.
— Выпей, — он ткнул мне в бок граненой бутылкой. — Тебе это тоже нужно, поверь.
Я не был уверен, что мне это нужно, однако руку протянул и бутылку взял. Чуть подумав, прямо из горлышка сделал несколько внушительных глотков. Разумеется, это был коньяк. Ничего иного брезгливый Павловский не пил.
— Два психолога пьют горькую, надо же! — Димка невесело рассмеялся. — А ведь я понял тебя, Петруша! Жаль, что только теперь.
— Что ты понял?
— Да то, что ты действительно решил возродить здесь Россию — тот исконный бардак, в котором прошло наше счастливое детство.