Сон разума

Но, как уже было сказано, по приезде сюда он завёл и другое чтение. Со временем отвычка от него и чувство, что отупел донельзя от нагромождений официальных выражений, прошли, буквы вполне сносно складывались в слова, слова во фразы, фразы в предложения, в коих уже понимался смысл, образы сливались в единую картину, в которой оказывалось возможным пока ещё не без труда разглядеть идею произведения. В конце концов он осознал, что не так уж и глуп, что способен ещё мыслить и понимать нечто большее, чем, например, «максимизация рублёвой выручки от экспортных контрактов в третьем квартале текущего года в условиях широкомасштабных валютных интервенций Центрального банка на открытом рынке» и проч., так что не без самодовольства ощутил в себе вкус к чтению и начал подумывать о знакомстве с несколько большим числом книг, чем те 4, которые у него сейчас имелись. Но главным всё же было то, что во время него Фёдор переставал чувствовать себя отделённым от мира, оторванным, одиноким и исключительным, заключённым в свою скорлупу, и то же самое не боялся приписывать другим, постепенно осознавал, что всё или почти всё уже когда-то, с кем-то и где-то происходило, в литературных персонажах находил сходство с самим собой, если и не полное, то хотя бы частичное и вполне обыденное. Собственная натура, вынесенная за пределы своей индивидуальности словами постороннего человека, как ни странно, но именно так и обретала ценность и уникальность, поскольку только таким образом можно было её сравнивать с другими, она не варилась в своём соку где-нибудь в потаённой глуши сознания, а лежала на виду, утверждая себя, свою самобытность, и никакого насилия, никакого самоуничижения в этом не заключалось, она виделась такой, как есть, вследствие чего оказалось необходимо принимать её таковой, какова она суть. Оно (ощущение объективности собственной жизни) было замечательным и волнующим, вдохновенным чувством, двойственным в единстве своего объекта и субъекта, весьма редкостным в нынешнем его состоянии и потому ценным своей цельностью. Почти откровенность, почти прозрение, разрешение всех исканий, почти то ускользающее последнее слово, после произнесения которого всё становится очевидным, почти «остановись мгновенье…», но именно не мгновенье, а нечто твёрдое и уверенное, без вопросов и экзальтаций, нечто непреходящее, сравнимое с общностью в движении, в коем находит своё место всякое отдельное, единичное, бренное. Иногда Фёдор предчувствовал и ещё один общий момент, чуть поменьше и более разнообразный, относящийся собственно к личности, единство в палитре человеческих переживаний, в их предсказуемости, предопределённости и однозначности, однако далее неясных образов ничего из того пока не шло.

20.06 Бывает, возвращаюсь мыслями к своей любви и каждый раз натыкаюсь на тот факт, что многое, ещё очень многое осталось в ней недосказанным, непонятым. Пусть чувство сие сложное и многообразное, однако такую экзотику, как у меня, встретишь не часто. Почему я, например, постоянно был уверен в его истинности и своей правоте? Не есть ли это тот самый последний вопрос, ответив на который, всё станет ясно? Но таким же образом может оказаться и наоборот. Было ли то полудетское стремление намёком на начало жизни, была ли моя недавняя страсть именно тем же стремлением, тем же намёком? Тогда бы, по крайней мере, вполне объяснилось сходство результатов. Однако я думаю, что это не так, ведь сейчас имела место попытка, попытка реализовать, попытка начать жить, которая, как известно, ещё не пытка, она – пока только унижение – и лишь постольку, поскольку чувство моё оба раза не знало себя, оба раза любовь прошла мимо, увлекая своим мощным движением и в итоге бросая на обочину. Имеется в виду любовь вообще, точнее, любовь как счастье, а не всего лишь желание его обрести. Так неужели же я и теперь остаюсь подростком, только сорокалетним? получилось ведь всё один в один, т.е. внешние обстоятельства, безусловно, различны, но переживания неумолимо похожи. Как болезненное видение она прошла перед глазами и растворилась в небытии, не оставив ни следа, ни малейшей чёрточки, я ничего не приобрёл, лишь остановился и вижу, что руки мои всё ещё пусты. А что если бы тогда, возможно, позже, но только чуть-чуть, данное чувство посетило меня вновь, если бы я обрёл пусть не счастье, но его иллюзию, если бы понял, что сие всего лишь иллюзия, однако жил далее именно с этим опытом, сложилась бы тогда моя жизнь иначе? поддался бы я теперь болезненной страсти, с неумолимостью реальности искалечившей моё восприятие мира, моё существование и предавшее им какой-то непонятный, нечеловеческий облик, не оставив, по сути, ничего от себя самой? – Бессмысленно задаваться такими вопросами, ответом на них может быть только сожаление, что между теми двумя событиями прошла большая часть моей жизни, у меня появилось то, что уже можно сломать, и оно, разумеется, сломалось.