Сон разума

Около пяти часов пополудни в ворота неожиданно сильно и настойчиво постучали. Фёдор лежал на кровати в тяжёлой дремоте, беспокойно ёрзая на комках небрежно застланного одеяла, после обеда, предварённого на этот раз слишком утомительной прогулкой. Сначала он предположил, что это кто-то из дачников, возможно, тот мужик, с которым несколько дней назад имел беседу по пути с железной дороги и чьё имя ему успело позабыться, на ум пришла мысль, что сосед захотел продолжить давешний разговор, почему он решил просто не открывать: постучит-постучит, да уйдёт, и пусть думает себе, чего хочет. Однако стучали всё настойчивей и настойчивей, потом нашли кнопку звонка (о наличии которого Фёдор не подозревал) и затрезвонили, что есть силы. Делать нечего: тяжело передвигая ноги, хозяин пошёл открывать калитку. Перед ним стоял Алексей, с первого взгляда произведший всем своим видом впечатление общей неряшливости, затасканности и неустроенности, хоть одежда его была строга и чиста и лишь слегка помята. Смотрел он исподлобья, почти виновато красными растерянными глазами, будто извиняясь, что обеспокоил, и умоляя не выгонять. Последовала продолжительная пауза, во время которой Фёдор машинально перебирал в уме варианты, каким образом тот мог его найти, и в конце концов пришёл к выводу, что через мать, которую даже предупредил, что Алексей в скором времени может искать способа с ним встретиться, не сказав, впрочем, зачем. На протяжении этой минутной сцены хозяин стоял, бессознательно придерживая рукой калитку, загородив таким образом проход во двор, будто действительно не хотел впускать своего друга, потом опомнился, и они вместе молча проследовали в дом. Войдя в него, гость быстро осмотрелся и уже самостоятельно, без подсказок и приглашений направился в кухню, поставил две бутылки на стол и сел на табуретку спиной к окну, прислонившись ею к подоконнику. Фёдор достал чистую исцарапанную белую глиняную кружку из потрескавшегося и полуразвалившегося кухонного шкафчика, поставил перед ним, ещё одну, оставшуюся после недавнего обеда, такую же, из раковины, сполоснул её (другой посуды для питья в доме не было), тоже поставил на стол и сел напротив окна, левее своего друга, а между тем Алексей откручивал пробку у бутылки, руки его заметно дрожали. Дважды выпили по четверти стакана молча и не чокаясь.

– Я только что с похорон, – начал Алексей задавленным голосом, – боюсь один в её квартиру возвращаться, очень боюсь. Она всегда меня встречала, когда я с работы приходил, домоседкой в последнее время стала страшной, если бы не надо было по магазинам бегать или счета оплачивать, так, кажется, совсем безвылазно бы и сидела. Да, на самом деле, и сидела, я везде ходил… – последовала небольшая пауза, во время которой они ещё раз выпили. – А сама ведь стеснялась своей беспомощности, в чём ни разу, правда, так и не призналась, не заикнулась даже, однажды только, стоя на кухне, прошептала про себя: «Что ж я за жена-то такая…» – я продукты тогда принёс, на стол поставил, она пакеты разбирать начала, думала, что я уже вышел и не услышу её, но я немного завозился с полотенцем. И так мне приятно стало, что она семью нашу столь ценит. Почти в радость потом мне эти походы стали, а ведь далеко не любитель разных покупок. Хожу со списком, выбираю (сама мне список писала), ответственно стал к этому делу относиться, на сроки годности смотреть и проч., чего ранее никогда не делал. – Алексей вновь замолчал, и они опять выпили не закусывая. В горле и желудке у Фёдора началось нестерпимое жжение, он достал кусок колбасы из холодильника, хлеб и немеющими руками нарезал корявые куски, так и оставив всё на разделочной доске. – У тебя телефон отключён…

– Он здесь не ловит.