Сон разума

Никаких особых событий с ним не происходило, ничто не отвлекало от размышлений, чувства обострились, рефлексия достигла крайней степени, и случись что сейчас, оно бы глубоко его потрясло, оставило неизгладимый след в душе, так сильно Фёдор оторвался от внешнего мира и оказался перед ним почти беззащитным. Чем более он был одиноким, тем более фантастичными и несуразными становились его мысли, временами, чаще всего по ночам, они походили на спутанный лихорадочный бред, когда, засыпая в кровати, ему в голову вдруг вскакивал какой-нибудь странный вопрос: какого, например, цвета были обои в зале квартиры его бывшей жены, когда они там ужинали в первый и последний раз. И Фёдор мучился ими часами, хотел, но не мог заснуть, всё вспоминая и вспоминая ответ по большей части безуспешно. А если вдруг случалось ассоциативно его найти, то дело становилось ещё хуже, сразу вставал другой и каждый раз один и тот же: почему именно это, а не что-либо иное пришло ему в голову, почему вспомнилось данное обстоятельство, а другое забылось, и не может ли то быть чем-то особенным, что, быть может, он не смог разглядеть в своё время. Но источник этого был один: Фёдор надеялся, определённо надеялся на нечто неуловимое и в то же время естественное, он бессознательно пытался что-то с чем-то связать, чтобы создать видимость цельности, непрерывности собственной жизни, в которой всё умещается, находит своё место и есть лишь её часть, но не сама довлеет над ней. Как бы там ни было, но каждый раз после таких ночей, он горячо укорял себя за то, что так поздно ложится спать, божился, что впредь будет всё иначе, однако на следующий день делал то же самое – слабость характера, не более.

Как-то раз среди ночного сумбура в полудрёме у Фёдора вдруг мелькнула мысль, надолго потом утвердившаяся в голове. Ему неожиданно подумалось, что теперь было бы лучше, чтобы она, предмет его недавней страсти, умерла, и любовь осталась только теоретической, идеальной, однако определить, кто именно имелся в виду, оказалось невозможным – образ её так чётко отделился от обоих своих воплощений, что зажил самостоятельной жизнью в его сердце. Этим, пожалуй, и можно объяснить некоторое душевное успокоение, отход на второй план любовных переживаний и выход наружу размышлений о своём будущем, которые теперь казались важнее, к тому же исчезли мечты, а на их месте появилась уверенность обладания, однако чем – не понятно. Всё, что у него сейчас оставалось – это воспоминания, которые он праздно перебирал то так, то сяк, отнюдь не тешась иллюзиями их значимости, но часто и резко обрывался на полуслове, увлечённый новым проектом, по которому предполагал строить свою жизнь, однако далее устремлений и даже полуустремлений дело в итоге не доходило. В конечном счёте с мыслями о будущем сложилась довольно интересная ситуация: Фёдор пытался отыскать универсальный ключ, который подошёл бы ко всякой двери, ведущей в желаемом направлении, иногда даже соглашался жить прежней жизнью, но только самому быть в ней другим, предчувствовал его суть, предчувствовал, в чём могло состоять то последнее для него слово, после произнесения которого всё встало бы на свои места, однако ощущал себя настолько бессильным и бесплодным, что всякую решительность на данном пути считал наивным ребячеством, постыдной заносчивостью, вследствие чего очень скромничал, ленился, а то и страшился в отношении результата.