Смирения пока нет, и я искренне надеюсь, что оно никогда не появится. Что бы и кем бы не говорилось, но в нём много двуличия и трусости, немощной трусости, изувеченного самолюбия, которое решает для себя, что неподвластное лично ему неподвластно никому, – надорванность и излом – и находить в этом конец пути или начало нового я не намерен. В жизни нет ничего, кроме наших деяний, никаким посторонним принципам она не подчиняется, и если что-либо может изменить её кардинально, что-либо, находящееся вне воли, то только снизу, природная или какая-нибудь другая необходимость, а смиряться перед ней просто позор. Жаль только, при таком ходе мысли получается, что самое светлое и искреннее чувство в моей жизни явилось следствием её ограниченности, того, над чем властвовала слепая действительность, в отрочестве – неразвитость ума, в зрелости – заскорузлость души, но в первый раз я не был виновен ни в самом факте, ни в его исходе, а теперь вина моя очевидна, правда, в чём именно она заключается, точно сказать нельзя, просто жизнь неправильно прожил, и если бы не это, ничего бы не случилось, не влюбился так глупо и потом так мрачно не сожалел о несбывшихся мечтах. Теперь ничего не поделаешь, и по прошествии некоторого времени, я осознаю, что недавние впечатления уже никогда меня не покинут. Стоит лишь подождать, и на их месте взрастёт сожаление по не достигнутому, не обретённому счастью, однако именно тому определённому, а не какому-либо другому. Человек не ко всему может приспособиться (я исключительно о себе пишу), только вариантов, если хорошенько пораскинуть мозгами, всегда много и чаще всего взаимоисключающих… А вывод пока получается только один: необходимо мыслить определённо, согласовано со своей натурой, и путь выбирать определённый, не спеша и не пытаясь испробовать того-сего, пятого-десятого, ведь тогда ничего не достигнешь, только по вершкам пробежишься, бесследно сгинув в небытии. Опять мудрость житейская и опять простая, поверхностная, только дойти до неё получилось исключительно тогда, когда часть себя, наконец, разглядел, обжёгшись и обретя стабильность лишь в отрицании.
Ещё я перестал бояться уединения, а не так, как недавно бывало, что человека мне со страху подавай, будто нечто именно сейчас случается, важное такое, в чём я сподобился не участвовать, или обыденность ускользает, а за нею извращения и сумасшествие виднеются, раз вдруг один остался – изнежился и оскотинился, ничего не скажешь. Был тут, конечно, и вполне оправданный страх, ведь если что-нибудь случится, то и помочь будет некому, но на это тоже плевать: случится так случится, не смогу справиться, ну и чёрт со мной. Оптимизм, очевидно, нездоровый, задиристый, но чего же серьёзного тут может произойти? даже если ядерная война начнётся, кто такое захолустье бомбить станет? А между тем я всерьёз начал ценить самого себя, и не из понятного чувства самосохранения или в приступе самоутешения от приниженности и забитости. Как именно, сказать не могу, только не как абсолют, не терпящий сомнений и оговорок: кое-чем я способен пожертвовать, чем-то поступиться, измениться, но с пониманием того, что ничего существенного от меня при этом не убудет. Могущество прям вырисовывается, могущество мысли т.е.