Солонго. Тайна пропавшей экспедиции

Мягкая земля. Крепкие, протянутые наискось стволы, ветви. Путаный лабиринт ольховых зарослей — едва ли не худшее, что могло встретиться путнику в этих местах. Все деревья разбросались, скрючились. Один ствол заходил за другой, держался за него, стелился по траве или загибался кверху. Ветви двоились, троились ломаными трубами. Цепляли за руки, за ноги. Хватали за шиворот. Артём перешагивал, нагибался. Полз, карабкался. Весь взмок, окончательно перепачкался влажной землёй. Молодые отростки — с овальными ребристыми листьями и продолговатыми коричневыми шишечками — плетью ударяли по лицу. Юноша невольно вспомнил рассказ Тюрина о зелёной улице в Александровском централе.

В Иркутске Артём с ребятами из класса каждый год обходил ближайшие районы в поисках ольховника. Из ольхи получались хорошие клюшки, сразу загнутые. Теперь он чувствовал, что возненавидит это дерево на всю оставшуюся жизнь.

Артём упирался в стволы. Гнул преграждавшие путь ветки, но они не ломались, только выкручивались в зелёную требуху. На руках — паутина, кусочки коры, грязь. Устав извиваться, пошёл напролом. Стиснув челюсти, надавил всем весом на очередной ствол. Вокруг всё зашелестело. Артём пытался приподнять его, чтобы проскочить низом. Или пригнуть, чтобы перелезть через него. Ничего не получалось. Тот крепко застрял в ветвях соседней ольхи. Юноша надавил ещё сильнее. Ствол гнулся, потрескивал. Сыпалась кора, листья. В лицо лезли шишки. Артём упирался в землю. Растягивал ольховый лук. Выгнул его над собой. Отпустил. Ствол полетел вниз, за спину, при этом стукнул Артёма по макушке и опрокинул навзничь. Юноша вскочил в озлоблении. Сделал шаг, но упёрся сразу в три растущих крест-накрест ствола. От бессилия застонал. На щеках грязь перемешалась со слезами отчаяния.

Нужно было возвращаться в лагерь. Лучшее, что сейчас мог сделать Артём, — скорее рассказать папе о том, что Солонго украла приметы. «Откуда она вообще узнала, что они у меня? Неужели подглядывала тогда, у дедушкиного лагеря?..»

Вернуться назад было непросто. Артём плутал, боролся с ольховыми зарослями. Уже отчаялся выбраться к биваку. Подумал, что так и сгинет здесь. Улыбнулся искривлённой, жестокой улыбкой: «Так тебе и надо. Хорошее наказание для такого олуха».

Выбравшись к знакомому яру, упал на колени. Понимал, что спасён. Оставалось совсем чуть-чуть.

Хватался за редкие кусты, вытягивал себя. Скользил вниз, осыпая землю и камни. Вновь карабкался вверх. Только поднявшись на вершину яра, заметил, что где-то потерял носок. Ноги, чёрные от грязи, гудели, будто по ним всю ночь лупили батогами.

Раскачиваясь от усталости, всхлипывая от бессилия что-либо изменить, Артём плёлся к стоянке, на ходу придумывал оправдания. Знал, что папа не простит, потом ещё много лет будет припоминать ему этот случай. Язвить, насмехаться. Это он умел.

Услышав поблизости голоса, Артём остановился. Нужно было привести себя в порядок. Отыскал ручеёк. Умылся в нём. Дрожа от холода, зашагал дальше. Уже приблизился к кустам, за которыми была его палатка, но остановился. В десяти шагах от него на поляне лагеря стоял Юра Нагибин. В руках он держал ружьё — «Барс» с берёзовым ложем, с амортизатором на затыльнике. Артём всегда мечтал пострелять из такого, но папа не разрешал.

Юноша не сразу понял, что происходит. Потом увидел, что с ружьями стоят и Джамбул, и Слава. Папа держал револьвер. Мама пряталась за его спиной. А посреди лагеря стояли два охотника-бурята — те самые, которых Артём приметил ещё на берегу Жомболока. Третьего поблизости не было.

Юноша почувствовал, как, похолодев, онемели руки.

Этим утром в отсутствие сына, когда никто не догадывался о близости охотников, Сергей Николаевич разыграл задуманный спектакль. Заявил, что карта Гришавина привела в глухомань, где что-то интересное мог бы найти только сумасшедший геолог.

— Старик любил такие проделки! Не удивлюсь, если он жив и просто не удосужился рассказать нам о своих планах. И ходит сейчас где-нибудь под озёрами Удокана, изучает очередную геологическую породу. А для нас решил устроить замечательное путешествие. Впрочем, мы сами виноваты, что пошли по его карте. Пусть бы лежала себе и дальше. В результате могу сказать одно. Экспедиция зашла в тупик.

Убедившись, что все внимательно на него смотрят, Сергей Николаевич показательно разорвал топографические карты Корчагина. Карту Гришавина он решил сохранить на память.

— Вот и вся история. — Небрежным жестом разбросал клочья. — Для газеты нужно будет что-то придумать. Редактор придёт в ярость, когда обо всём узнает.

Братья Нагибины переглянулись. Фёдор Кузьмич сидел на колоде. Ножом обрезал на пальцах едва отросшие ногти и даже не смотрел на Сергея Николаевича. Джамбул стоял, прислонившись к осине, и молчал. Баир с Ринчимой о чём-то тихо переговаривались и, чтобы не терять времени, осматривали копыта лошадей: тупым крючком расчищали стрелки, выковыривали набившуюся траву и грунт.