Солнце внутри

Она не отвечала, и я в который раз за этот нескончаемый жуткий день прижал ее к себе что было сил и вдохнул цветочный запах ее пышных волос. Представить себе, что совсем скоро от них не останется ровным счетом ничего, было невозможно. И тем не менее перспектива оказаться с лысой девушкой нисколько меня не отталкивала. Боялся я только за то, что будет переживать сама Зоя. Я держал ее так крепко, словно хотел вдавить в себя, чтобы защитить от этого враждебного мира, который так злостно поставил подножку нашему счастью. Подставил и нахально продолжал крутиться как ни в чем не бывало. Помимо дикой любви к Зое во мне теперь вскипала лютая ненависть ко всем и вся. Начиная от беспечных прохожих и актеров на афишах кино до самого мироздания, как выражался Барон. Барон…

Лицо его всплыло перед моими глазами в слезах с такой четкостью, как будто мы только вчера расстались. Хотя на самом деле мы не виделись уже более полугода. Тогда он ненадолго приехал в Москву и с тех пор отсутствовал. При той встрече он показался мне отстраненным и задумчивым, что мне было только на руку. Я уже пару месяцев встречался с Зоей, и лишь ленивый не заметил бы, что я изменился. Да и не заметить перемен в моей жизни было сложно. Я все реже появлялся на обычных для меня светских тусовках, вернисажах и модных постановках, а если и появлялся, то приличия ради, был замкнутым и быстро уходил. Меня и звали все реже, что несомненно должно было дойти до Барона. И меня удивляло то, что он не поднимал этот вопрос. Он говорил о каком-то физике, с которым ведет активную переписку, об институтах, которые спонсирует, о витаминных капельницах, которые ему ставят для поддержания здоровья, и прочих своих заботах. На меня же он практически не смотрел. Только раз он поинтересовался, как у меня дела на работе, но ответ, правда, не выслушал до конца. С тех пор он звонил несколько раз, но не приглашал меня ни в Париж, ни в Амстердам, ни на юг. При иных обстоятельствах такое развитие событий меня бы крайне тревожило, но так как я был наиболее счастлив, когда мог быть просто с Зоей, я был только рад.

Теперь же я понял, что Барон был чуть ли не единственным, кто мог нам помочь. Я обещал принести громадную сумму денег, и страшно было представить себе, что я мог ее не раздобыть. С другой стороны, мне было совершенно ясно, что на лечение Зои он не выдаст ни копейки, а обманывать было изначально пагубной затеей. В общем, везде мне виделись тупики и ни одного выхода. Больше всего на свете сейчас хотелось вот так в обнимку провалиться в кроличью нору и поставить эту невозможную реальность на паузу. Дав слабину, я озвучил это желание Зое.

– Так давай, – отодвинулась она от меня и взяла за обе руки. – Давай на сегодня провалимся в кроличью нору! Это же как раз то, о чем говорил врач. Забудем… Нет, не забудем… Это невозможно забыть. Отодвинем! Да, отодвинем. И представим, что нет ничего, кроме этого дня. Никаких забот, никаких задач. Как будто завтра и вовсе не будет.

Петля на моем горле затягивалась все туже, но Зоя была права. Биться в истерике было, конечно, очень заманчивой перспективой, но этим лучше было заняться потом наедине. Я с трудом сглотнул и положил ей ладонь на щеку, на которую падали снежинки.

– Хорошо. Чего бы тебе хотелось?

– Горячего шоколада, пока от него не тошнит, коньков, погладить мохнатую собаку и посмотреть черно-белый итальянский фильм в кино, – выдала она не задумываясь.

Губы мои предательски дрогнули, но я быстро совладал с собой.

– Это все? – спросил я тихо.

Зоя закрыла глаза и глубоко вдохнула:

– Еще залезть на крышу и посмотреть на звезды. С тобой.

Желания Зои были неприхотливы, но я тем не менее нервничал. В первую очередь из-за старого итальянского фильма, но и из-за мохнатой собаки и крыши тоже. Все-таки европейскую классику в кинотеатрах показывали далеко не всегда, а собачники весьма неохотно предоставляли своих любимцев для тисканья. Ну а попасть на крышу я просто никогда еще не пытался, но мое воображение рисовало стальные двери на семи замках.

Однако вопрос с собакой был решен сразу же после того, как в кафе мы выпили горячего шоколада, который сначала совершенно не лез мне в горло, но в конце концов положил тонкую сахарную пелену на израненные глаза души.

Сумерки быстро заливали небо и воздух, как чернила, а вместе с зажигающейся иллюминацией меркла мрачная действительность. Разгоряченная шоколадом Зоя уже не казалась мне такой бледной и синей, а тихая обреченность в глазах заменялась отчаянной лихостью. Она с упоением рассказывала мне о своем детстве и о событиях в ее жизни, о которых я еще ничего не знал. История переходила в следующую, а смех – в слезы тоски и умиления. Я не пытался тормозить ее или отягощать лишними вопросами, так как видел, что она боится не успеть поделиться со мной чем-то важным. А то, что она тогда говорила, на самом деле было важным. Я до сих пор помню ее слова во всех нюансах и прокручиваю их снова и снова в голове, когда хочу почувствовать ее близость.