Солнце внутри

Я не просто знал эту сказку. Обсуждения этой книги привели к одной из самых ожесточенных дискуссий с Бароном. С тех пор одно упоминание о детской литературе выводило Барона из себя. Он считал, что все, написанное для детей, создано с одной только целью – промывания мозгов. Насчет этого я с ним не спорил. Хотя так до конца и не понял, что конкретно его бесило в «Момо». Мне казалось, что в принципе теория о том, что чем больше ты спешишь, тем больше времени теряешь, вполне резонирует с идеей безамбициозного гедонизма, которого мы придерживались. Мы не спешили, мы наслаждались. Местами даже созидали, я бы сказал. Единственное, что могло вывести из себя Барона, было, вероятно, то, что в «Момо» пропагандировалась полная открытость перед другим человеком, отдача себя. В то время как Барону ничто не было чуждо так, как отдача себя, которую он, наоборот, считал той самой непростительной потерей столь драгоценного времени. Но до конца признаться в этом он все же не мог. Наверное, боялся спугнуть мой зараженный альтруизмом мозг, как он иногда выражался. Боялся он зря. Я был гораздо ближе к нему, чем к «Момо».

Но то, что именно девушка, сидящая в моей машине, ставила постановку о времени, все же казалось мне чрезмерным совпадением. Однако подозревать ее в каком-то заговоре все-таки было смешно, так что я просто усмехнулся в небо и покачал головой.

– Я писал диплом об этой книге, – соврал я.

– Да вы что? – замерла Зоя. – Прям о «Момо»? А на кого вы учились?

– На журналиста, – потер я переносицу. – Ну, не только о «Момо», конечно. Я исследовал…

Внезапно мне расхотелось выдумывать басни.

– Послушайте, а расскажите мне о вашем видении, – перебил я сам себя. – Кто за кулисами, кто писал сценарий, как выбирали детей, в чем изюминка постановки и прочее.

С удивлением я отметил, что меня действительно интересует ответ. Зоя справилась с недоумением, касающимся, видимо, моей выдающейся осведомленности в области немецкой детской литературы, и стала рассказывать, по ходу дела увлекаясь все больше и больше.

– Знаете что! – хлопнула она в конце концов в ладоши. – А приходите завтра на спектакль! Вам понравится!

– Завтра я не могу, – испугался я.

Вообще-то я мог. Но я всегда предпочитал сначала на всякий случай отказываться от подобных предложений. Передумать можно в любой момент, а вот уклониться от обязательств непросто. К тому же вообразить себя на детском спектакле среди щелкающих фотоаппаратами родителей я никак не мог.

– Тогда приходите сейчас на генеральную репетицию! – не отставала Зоя. – Это должно быть ничуть не хуже! Ну, может быть, только самую малость. Вы не заметите. Смотрите, мы уже подъезжаем!

И она подмигнула мне. Ни с того ни с сего во мне снова вспыхнуло то острое чувство, которое замутнило мой разум в больнице. На секунду Зоя из недостаточно эффектной девушки превратилась в ту, которую страшно было упустить. Бледная кожа сверкнула золотом, а глаза – фиалковым цветом, и в пальцах моих защекотало. Я покрепче сжал руль и отвел взгляд. Но трепетный страх, легкий и тяжелый одновременно, так и не прошел.

«Тебе же все равно нечего делать, – осторожно прошептали чувства разуму. – Посмотришь немного и пойдешь на свой вернисаж. Совсем чуть-чуть». Теперь я уже не знаю, что заставило меня тогда согласиться. Потому что вообще-то я прекрасно умел подчинять ветреные эмоции своим строгим мозгам. Но в тот день совпали какие-то эфемерные пласты. Совпадение легло на совпадение, образовалась дыра, и я позволил себе в нее упасть, как в кроличью нору.

Вопреки моим ожиданиям бродить по пустому театру мне понравилось. Пока детвора собиралась на сцене и за кулисами, я обходил фойе, погруженное в тусклый теплый свет, пробегался пальцами по гладкому дереву гардеробной стойки, трогал бархатные занавески и ловил свое отражение в золотых зеркалах. Несмотря на приглушенные детские голоса, я всем телом ощущал тишину, наполненную отголосками бесчисленных историй. И как ни странно, но именно тогда я почувствовал свою причастность к театру. Хотя я не принимал никакого активного участия и даже не сидел в зрительном зале. Но в этой тишине театр словно показал мне свою тайную сторону, и я стал своим.

Мне захотелось взбежать по лестнице на самый верхний этаж или до конца коридора, открыть все двери, заблудиться в гримерках, выйти на сцену…

Но вместо этого я просто тихо зашел в зал и сел в середине. Репетиция уже началась, так что освещалась только сама сцена, и я чувствовал себя незаметным, что было приятно. Зоя сидела в первом ряду прямо у прохода, так что я видел в ее руках толстый сценарий. Некоторое время я рассматривал ее плечи и затылок, ожидая, что она вот-вот обернется, но Зоя смотрела исключительно вперед, так что в конце концов и я перевел взгляд на сцену.