Солнце далеко

После прорыва немцы продолжали преследовать роту Учи, не давая ей возможности остановиться даже на несколько часов. Партизаны пробивались, двигались дальше, налетали на немецкие и болгарские засады и отчаянно дрались, выходя из боя без значительных потерь. На третий день их одолел голод. Кроме нескольких буханок хлеба и небольшого запаса консервов, захваченных в бою с лётичевцами и недичевцами, партизаны не добыли никакой пищи. Полуослепший от голода часовой стрелял в пень, думая, что это болгарин. Отряд снова находился в Соколовичском лесу. День прошел без схватки.

В бору, где расположилась рота, было тихо. Тихо, а все же в ушах еще стоит гул, напоминающий шум водопада. Порою кажется, что огромный невидимый колокол где-то раскачивается и гудит, и издалека слышно только его эхо; тишина то шелестит, как легкий шелк, то скрипит, будто чьи-то острые крылья трутся об облака, то отдается далеким гулом. Ни ветра, ни птиц. Небо — грязное, словно тряпка; все кругом пустынно и мертво. Деревья печально сгибают ветки под белым грузом снега. Только иногда какая-нибудь сосна затрясет, как рукою, темно-зеленой веткой и сбросит с нее снег; ветка устало покачается, и опять все затихнет. Лес полон темных, прозрачных теней, и рядом с ними белизна снега кажется еще ослепительней и гуще. Птицы, беспокойно прыгая от дерева к дереву, разукрасили снежный покров крестообразными узорами. Но сейчас их не видно и не слышно. Испугавшись людей, они куда-то скрылись.

Партизаны разгребали снег под соснами, обнажая корни, покрытые сухой хвоей, и усаживались к стволам. Они вдыхали аромат смолы и напряженно молчали в рассеянном, бесцельном ожидании. Было что-то сонное и усталое во всем их молчаливом облике. Они сидели, потупив взор, и все эти карие, черные, голубые, зеленые, серые глаза — маленькие или большие — были одинаковы. Это были глубоко запавшие, пустые глаза изголодавшихся людей.

Взгляд зеленоватых усталых глаз Малиши блуждал. Он грезил о горячем кукурузном хлебе, испеченном на углях и золе. Мать дует на него, хлопает по нему руками и вытирает его синим льняным передником. Потом она его еще раз оботрет, еще раз похлопает с обеих сторон своими темными загрубелыми ладонями и положит на стол. Хлеб сам разломится, покажет желтый мякиш. И перед голодными глазами Малиши поднимается облачко белесого пара. В голубой тарелке — сыр, будто комья снега. Над плитой в деревянных бадейках устоялись желтоватые сливки. Занесенная снегом поляна пенится, как топленое молоко в закопченном котелке. Все белеет, пенится, кипит и колышется.

— Ты чего так смотришь, Малиша? — тихо спросил Уча. Они сидели рядом.

— Ничего… — прошептал Малиша, не отрывая глаз от снега.

— Как ничего?

— Есть хочется…

— Потерпи еще немного… Только до ночи.

— Снег двигается, как живой… И лес качается.

— Это тебе кажется. Так бывает, когда человеку очень хочется спать. Поспи, Малиша.

— Я знаю, что кажется. Не спится мне.

— А ты не думай о еде. Рассказать тебе что-нибудь?

— Не надо.

Малиша замолчал, продолжая смотреть в снег.

Уча твердо решил пробиться вечером в деревню за продовольствием и накормить бойцов, пробиться любой ценой. Он не мог больше смотреть, как они мучаются. Огромным усилием воли он не позволял себе думать о голоде, хотя чувствовал невероятную слабость. Его просто качало на ветру. Решение спуститься в деревню за продуктами казалось Уче спасительным. «Голод — вот причина всех наших бед, — думал он. — У людей нет силы бороться, они физически не могут выдержать такого напряжения. Какой толк в сознательности, если силы исчерпаны. Бойцы ни в чем не виноваты. То, что им пришлось вынести за последние несколько дней, никто не смог бы выдержать». И у Учи появилась уверенность, что с завтрашнего дня, когда они утолят голод, все пойдет по-другому.

«А может, нам не следовало возвращаться в горы?.. Может, пробиться к селам, действовать вблизи города и вдоль дорог? Да. Так мы и сделаем…» Ему показалось, что это и есть выход из кризиса. Он никогда не сомневался в том, что правильнее всего было действовать в районе Ястребца.

В сумерки небольшая колонна Второй роты начала медленно спускаться с горы. Бойцы едва шли и часто садились отдыхать. Хотя партизаны знали, куда идут, они как будто не были рады этому. Молчали. Только Малиша, в чью деревню спускался отряд, так как до нее было легче всего добраться, один раз спросил Учу:

— Как ты думаешь, живы там мои?

— Живы. Не беспокойся, — ответил ему Уча, хотя и сомневался в этом.