Солнце далеко

— Как не испугаться! Вот тебе, говорят, партизанская свобода… Кормим их, охраняем, а за них нас убивают. Не осуждай народ. Это страх божий! Молодые, которые остались в живых, поступили к недичевцам в полицию, чтобы только в живых остаться. Это, конечно, нехорошо — деревня разделится. Мне сегодня вечером рассказывали, что к старосте, к тому самому, которого вы хотели расстрелять за реквизицию, приехал какой-то офицер от Драже. Будут собирать четнический отряд. Говорят, будто для того, чтобы защитить деревню от немцев.

— Ну, и записался кто-нибудь в четники?

— Не знаю, но запишутся, конечно. Люди готовы хоть в чертей превратиться, лишь бы жизнь сохранить. Народ у нас темный, не знает, как говорится, об идеях.

Мать Малиши долго рассказывала о деревенском житье-бытье. Уча молчал и все думал. По сравнению со всенародным горем их мучения и жертвы казались ему мелкими и незначительными. Вспоминая сейчас о своих думах, он стыдился самого себя. «Наверно, и я деморализован, если мог так думать… Что со мной было? Я не трусил, я не трясся за свою жизнь. Я делал все, чтобы заставить роту воевать, и все же… Голод вынудил меня спуститься в деревню. Разве я только здесь понял, что немцы должны отступить? Я шел как на самоубийство. Все, что произошло, было следствием тяжелого кризиса, который мне пришлось пережить».

— Народ думает, что вас истребили. Привозили мертвых партизан и показывали их по деревням. Слышала я, что за Моравой появился какой-то большой отряд. Люди говорят, это те, из Боснии. Вчера будто привезли в Крушевац пятнадцать мертвых жандармов и лётичевцев.

— Да это ведь Павле с ротой! — крикнул пораженный Уча. Неожиданность была так велика, что весть о Павле в первое мгновение его больше поразила, чем обрадовала, и он даже попытался успокоить себя, усомнившись в правдивости рассказа. А женщина, обрадованная тем, что отряд за Моравой — это партизаны Павле, начала с подробностями передавать все, что слышала, прибавляя, конечно, и от себя. Необычное настроение Учи не скрылось от ее глаз.

— Уча, истинный бог, не сомневайся в том, что я тебе рассказываю. Это мне передавал человек, который сам видел похороны в Крушевце. Он, говорит, насчитал пятнадцать гробов. Солдаты шли в касках. Играла военная музыка, и на улице было полным-полно народа… Если Павле и впрямь пошел за Мораву, тогда это он. Откуда там сейчас возьмутся пролетарские отряды? — добавила она.

— А от кого ты все это слышала? — спросил Уча, все больше сомневаясь.

— От одного нашего человека. Он из сельского правления. Ты его знаешь, он живет на нашем же краю.

— И что ж, он лично слышал о партизанах за Моравой?

— Да, я ему верю. Зачем бы он стал мне врать?

Уча замолчал. Всего страшнее сейчас было сознание, что он потерпел поражение. Почему — он и сам не знал. Странно и необъяснимо. Он попрежнему был уверен, что может с математической точностью доказать, что с военной точки зрения правильно поступил он, а не Павле. Однако, кажется, произошло обратное: Павле действовал успешно, а он потерпел почти полное поражение. Он потерял двадцать пять человек. «Моя рота уничтожена. Она больше не существует», — ужаснулся Уча, будто только сейчас понял, что произошло.

— На днях на горе я встретила Евту. Он нес мешок. Я сразу почувствовала, что это для раненых. Спросила его о вас, а он ни слова мне не сказал. И другие его видели, — рассказывала мать, но Уча ее уже не слушал.

— Что у тебя с едой? Копаешься — будто студень варишь. Товарищи устали, голодные, не могут больше ждать, — входя, прикрикнул на мать Малиша.

— Сейчас, сейчас! Готово, сынок. Я не сказала тебе: пришло письмо от отца. И знаешь, что пишет? — обратилась она к понуро сидевшему Уче. — Говорит, хорошенько пасите и кормите в горах коз. Это он о вас думает! — похвасталась мать, взяла с полки письмо и протянула его Малише.

Малиша повертел его, прочитал несколько слов и вернул обратно.

Партизаны ели сыр и качамак быстро и жадно. Уча сказал, что ему тепло у огня, и не стал ужинать вместе со всеми. Мать Малиши принесла ему ужин в тарелке, но он ел мало и скоро отодвинул еду.

— Заболел я… Нехорошо… — сказал он хозяйке, которая угощала его и сердилась, что он не ест.

Перед тем как партизаны легли спать, Уча вошел в их комнату и строго сказал:

— Мы будем спать только час. Разводящий, в четыре разбудишь на выход.

— Рано в четыре! В пять встанем, — крикнул кто-то.

— Ладно, в пять. Нет в пол пятого! Мы уж и так обленились. Больше этого не будет, поняли? С завтрашнего дня перестаем болтаться по горам, — сердито ответил Уча.