Солнечный день

К следующему Дню шахтера отца наградили медалью. Награда его очень обрадовала, и он явно воспрянул духом. На торжественном вручении присутствовала писательница Мария Майерова, большой друг шахтеров. Этим отец гордился еще больше, чем своей «железякой». Он видел настоящую, живую писательницу, и она пожала ему руку. В первый раз в жизни он зашел в книжную лавку и купил «Шахтерскую балладу». Дома он удовлетворенно лег на диван, одолел две страницы и уснул сном праведника. Кроме газет, он сроду ничего не читал, к тому же у него был профессиональный хронический конъюнктивит, буквы расплывались, но от очков он категорически отказывался.

Медаль отец сунул в буфет в кружку, к новым зубам, обручальному кольцу и маминым украшениям.

В пятьдесят седьмом, во время регулярно проводимой диспансеризации, рентген обнаружил у отца что-то в легких. Из поликлиники ему через диспетчеров передали, чтобы после смены он явился к врачу.

Отец предчувствовал недоброе. Здоровье давно пошаливало, но он все никак не отваживался пойти и провериться. Через несколько дней ему сообщили, что на какое-то время надо лечь в больницу и что с шахтой придется проститься.

Болел отец недолго. Пенсию ему оформили через девять месяцев. Отцу исполнилось пятьдесят пять. Под землей он проработал сорок. Руки вскоре очистились от мозолей и стали вдруг необычно мягкими и чистыми.

Он прибился к стайке пенсионеров, что постоянно торчали у нарядной, сплевывали на тротуар и сморкались по-шахтерски, зажав одну ноздрю пальцем. Они вели бесконечные разговоры о давно заброшенных подземных штольнях, о том, куда и как ходили под землей, продолжая жить своей, неведомой простым смертным жизнью во тьме. Старики в тысячный раз перемалывали разные шахтерские историйки и щекотали друг друга, как в те времена, когда клеть с тихим шорохом опускала их под землю.

Однажды мы, несколько ребят и девчонок, в порядке общественной нагрузки побелили нарядную и вымостили перед ней тротуар; пенсионеры заплевали нашу еще не оконченную работу, и это всех разозлило, особенно девчонок.

Они прибили к двери нарядной красивый плакатик:

ТОВАРИЩИ ПЕНСИОНЕРЫ, МЫ ХОТИМ,

ЧТОБЫ ОКРУЖАЮЩАЯ СРЕДА БЫЛА ЕЩЕ

ПРЕКРАСНЕЕ. НЕ ЗАСОРЯЙТЕ ЕЕ ПЛЕВКАМИ.

Старики преодолели искушение наплевать на плакат и нашли для своих посиделок другое место, не столь обремененное юной любовью к прекрасному.

Отцу эти «сидячие воспоминания» очень быстро осточертели. Большинство пенсионеров были старше его, а он не чувствовал себя таким уж списанным. Отец купил садовый участок, вернее, клочок земли, и принялся выращивать цветы и овощи.

Розы и кольраби росли, как корова. Отец проводил на участке целые дни. Ему нравилось там не случайно. Близко проходила железнодорожная ветка, по ней двигались составы с полными вагонами угля, а мимо садовых участков с автобусной станции возвращались шахтеры с Болденки. Молодые, веселые парни. И те, постарше, которые знали отца еще по работе в шахте.

Отец, посиживая на лавочке, как будто ненароком бросал через проволочную ограду:

— Ну, ребята, как там у вас делишки?

— Ни встать, ни пос...ть! — отвечали они всегда одинаково, но для отца это было не только грубоватой рифмой. Он понимал, что с ним делятся, что еще не исчез его второй, подземный мир, что еще крутятся приводные ремни на вышках Болденки и железные тросы насвистывают свою изменчивую песнь.

В шестьдесят восьмом Болденку закрыли, и она прекратила свое существование. Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года на-гора выдали последнюю вагонетку угля.

Мой отец умер в том же шестьдесят восьмом, в начале декабря. Ушел тихо, словно собрался незамеченным сбежать в трактир.

Я же хотел одного. Хотел до отчаяния. Чтобы из всего, что ушло с ним, остался он сам. Только он. Мой отец.

ЛЕГЕНДА О ШАХТЕРСКОМ ГЕРКУЛЕСЕ

Дядя Ондржей был всего на два года старше моего отца, но умер прежде, чем хоть что-то о нем успело запасть в мою память. Все, что мне о нем известно, я знаю лишь из отцовских рассказов. А то, чего не знал отец, мне рассказал шахтер-пенсионер, товарищ Чермак, чудом уцелевший в ту пору.

Своим старшим братом мой отец гордился особенно. Больше, чем другими, а у него их было предостаточно. Отец рос во времена, когда восемь ребятишек считалось для шахтерской семьи делом обычным. Мой отец и другие его братья жили привычной шахтерской жизнью, единоборствовали с судьбой и с шахтой, случалось, попадали в завалы, умирали от увечий и горняцких болезней или доживали до пособия; дядя Ондржей жил и умер так, что и жизнь его, и смерть, овеянные дыханием героизма, навсегда остались в сознании всех, кто его знал. Ведь героизм таких, как он, когда-то и определил ход истории нашей современности.