Солдаты — сыновья солдат

Не говоря уже о прыжках с высоты в 25 километров и с высоты в 50 метров, о прыжках, когда летишь в свободном падении долгие минуты, и таких, когда едва хватает времени дернуть за кольцо.

И многое-многое другое испытывается, исследуется, опробывается десятки раз. Только когда убеждаются в полной надежности, в стопроцентной гарантии, передают данные на завод в производство.

«Для меня, — объяснял Андреев, — нет большего счастья, чем увидеть, как выполнил задание, как благополучно прыгнул, как сберег жизнь человек с помощью средств спасения, которые я испытывал. Вот ради этого и работаешь, и живешь!»

А теперь коротко о некоторых таких испытаниях.

Андреев (первый, к слову говоря) катапультировался с самолета, летящего на сверхзвуковой скорости. Он дергает рукоятки, и сложная система приходит в действие. При катапультировании все рассчитано с предельной точностью. Каждое действие, каждое движение. Все происходит в мгновение. Вот отлетает фонарь кабины, вот выстреливается кресло, в котором сидит пилот, вот оно уже в воздухе, продолжая по инерции лететь с огромной скоростью, вот срабатывает стабилизатор, и кресло принимает положение, спасающее летчика от перегрузки. На определенной высоте срабатывает автомат, крепления отпускают его из своих цепких объятий, кресло отлетает, парашют раскрывается, и летчик невредимым опускается на землю.

Проблем нет, неприятностей тоже, полный порядок.

Полный порядок, да. Но это тогда, когда все действует безотказно, не может быть осечек, а любые неожиданности предусмотрены. Чтоб так было, нужно не только спроектировать и сконструировать прибор, нужно его испытать. Только тщательно и неоднократно, чтобы не сомневаться, что все будет в порядке. Летчик знает это, он безоглядно доверяет прибору и спокойно, в случае необходимости, нажимает на рычаг катапульты. Он безоглядно вручает свою жизнь изобретателям, конструкторам, испытателям. И никто не вправе подвести его.

…Со свистом тяжелое кресло, в котором сидит Андреев, врезается в воздух. Отлично, эта часть испытания прошла благополучно, переходим к следующей — опуститься до высоты 5000 метров и нажать ручку, тогда уже можно будет раскрыть парашют.

Бешеное вращение захватывает Андреева, все вокруг превращается в свистящую, сверкающую карусель, тело наливается свинцом, голова готова взорваться… Парашютист мог нажать на ручку, сбросить кресло, и все это мгновенно кончилось бы. Но высота 12 000 метров, а кресло надо сбросить семью километрами ниже. В этом опыт. И если сейчас он не доведет его до конца, то как узнать, в чем ошибка, случайна ли она, исправима ли? И если сейчас он не доведет его до конца, то что будет с теми, кто когда-нибудь, может быть безоглядно доверяя, нажмет на рукоятки?

Опыт нельзя прервать.

Вот в этом поразительная, не устающая удивлять особенность работы испытателей! Свист, шум, грохот кругом или мертвая тишина, страшная скорость вращения, падения, тело, весящее тонну, руки и ноги, готовые оторваться, голова — голова словно пылающий, разрывающийся, огромный шар! А холодная, четкая мысль ученого, экспериментатора в белом халате не дремлет. Она одна трезва, безошибочна и ясна в этом, поднятом на дыбе теле. Все фиксирует, все анализирует наравне, да нет, лучше, чем приборы. Как ни могуче может быть тело человека, дух еще могущественней.

Андреев долетает до заданной высоты, сбрасывает кресло, открывает парашют, приземляется. Докладывает наблюдения, выводы. Конструкторы немедленно берутся за работу, исправляют, доводят. И прибор становится безошибочным, стопроцентным.

А Андреев? Андреев возвращается в свою красивую квартиру с синими, цвета неба лоджиями, кратко сообщает жене Валентине Владимировне, что сегодня «был трудный день» (у нее тоже, идет составление годового баланса, «потеряли» десятку и весь день искали), а потом с увлечением, с кучей важных деталей, в меру прихвастнув, рассказывает, как выиграл настольно-теннисный матч, а его соперник, тоже испытатель, пыхтя, пролезал под столом. Но Валентину Владимировну не проведешь, она уличает смущенного мужа в хвастовстве, и в конце концов, после жарких препирательств, он вынужден признать, что в общем-то счет матча оказался ничейным…

Но я отвлекся. Я ведь рассказывал об испытаниях. Вот еще. Правда, оно было давно. Решался вопрос о том, ставить ли при новых скоростях на самолетах катапульту, ту самую, о которой говорилось выше. И вот прыгали при скорости самолета 500—550 километров. Кое-как получалось, хотя воздушный поток прижимал к фюзеляжу. Прыгали на скорость 600—650 километров. Это словно в несущуюся навстречу на бешеной скорости волну. Мы, земные люди, как-то не очень представляем себе воздух, становящийся плотным и твердым. А он становится. 670 километров в час — скорость самолета! Андреев прыгает.