Солдаты

-- А я не об этом хочу знать. Мне кажется, что мощь нашей мины можно

еще увеличить. Вот о чем я думаю!

-- Что ж вы намерены сделать? -- заинтересовался Шахаев.

Фетисов снова посмотрел на осколки.

-- Проведу свои расчеты до конца. Составлю кое-какие чертежи. Пошлю в

Москву, там посмотрят.

-- Пока ваше изобретение утвердят и дадут ему ход, пожалуй, война

кончится, -- сказал Шахаев, вынимая из-под маскировочного халата кисет с

табаком.

-- Ну и что ж с того?

-- Как что? Мина-то никому не нужна будет, -- снова вмешался в разговор

Ванин, под шумок протягивая руку к шахаевскому кисету. -- Плуги и тракторы

будем после войны делать, а не твои мины.

-- Это, брат, хорошо, что ты в завтрашний день заглянул, -- возразил

немного обиженный Фетисов. -- Плохо только, что не все там увидел. Ты что ж,

считаешь, что после Гитлера у нас и врагов больше не будет?.. Мы, конечно,

будем делать и плуги и тракторы -- больше, чем до войны. Но и хорошее оружие

нам тоже не помешает.

-- А кем вы работали до войны? -- неожиданно обратился к Фетисову Аким.

-- До войны агрономом работал.

-- Агрономом?

-- Да. А сейчас, как видите, думаю об оружии.

-- И очень хорошо делаете, что думаете! -- Аким посмотрел в лицо

старшины, как бы изучая его. -- Вы правы, товарищ сержант. Вы очень

правильные слова сейчас сказали. У садовника самая что ни на есть мирная

профессия. И после войны мы сделаем нашу страну большим садом. А хороший сад

лучше стеречь с ружьем, чем без него.

Аким не спускал взгляда с простого загорелого лица Фетисова, с его

спокойных и умных глаз, с озабоченных морщинок на высоком лбу. И вдруг рядом

с этим лицом он увидел другое -- бледное, бородатое, болезненно

подергивающееся... Аким тряхнул головой, как бы желая избавиться от этого

воспоминания, и вновь стал пристально смотреть в опаленное войной лицо

Фетисова.

Глядя на Фетисова, Аким невольно вспомнил слова Пинчука, сказанные им

как-то о боевом солдатском опыте: "Його трэба собрать до кучи, посмотреть,

отобрать, якый поценнее, на будуще годится, и в книгу".

"Мы только мечтаем об этом, а Фетисов уже собирает крупицы военного

опыта", -- подумал он и сказал почти торжественно:

-- У вас светлая голова, товарищ сержант!

Шахаев следил за Акимом. Он вновь подумал о том, как был прав начальник

политотдела, сказавший об этом солдате: "Ваш Аким будет хорошим

коммунистом".

И Шахаев улыбнулся.

Время приближалось к полуночи, когда в блиндаж ввалились капитан Гуров

и румын Бокулей. Они принесли пачки листовок, заметив которые Шахаев

спросил:

-- Опять?

-- Опять, товарищ Шахаев. -- Гуров стащил с головы пилотку и обтер ею

свой голый, коричневый от загара череп: по дороге сюда они попали с Бокулеем

под сильный артиллерийский налет. Гуров прополз на животе метров двести и

теперь никак не мог отдышаться. -- Листовки надо забросить немедленно. Такой

приказ Поарма*.

* Политотдел армии.

-- Забросим.

Вернулся Забаров и приказал выходить.

-- Пора, -- сообщил он коротко. И, наскоро попрощавшись с Гуровым и

Фетисовым, старшина направился к выходу. Около двери его кто-то тихо дернул

за маскхалат. Забаров оглянулся и встретился с блестящими глазами румына.

Путаясь от волнения, Бокулей пролепетал:

-- До свидания, товарищ!.. Бун... Карашо желаю!..

-- До свидания, Георгий! Спасибо! -- и Забаров крепко пожал его руку.

Бокулей еще долго ощущал теплоту широкой забаровской ладони на своих

пальцах.

Разведчики завернули в ход сообщения и направились к Донцу. Грунт был

песчаный и осыпался от малейшего сотрясения. В брустверы траншеи, шипя,

слепнями впивались пули.

Шли молча. Ванин беспокойно сопел за спиной Акима.

-- Ты что? -- шепотом спросил Аким. .

-- Неловко получилось.

-- Ты о чем это? -- не понял Аким.

-- Не попрощался... Обидится...

Сенька беспокоился о Вере, работнице полевой почты. Аким знал, что в

последнее время дружба Ванина с этой девушкой все более крепла. Но все же

Акиму было странно слышать такие слова от озорного и беспечного Сеньки. Он

спросил, задержавшись на минуту:

-- Любишь ее, Семен?

-- Иди, иди, чего остановился! -- подтолкнул его Ванин, потом все же

добавил: -- Обидится, наверно...

-- Вернешься -- обрадуется, -- успокаивал его Аким.

-- Нет, все равно обидится. Она у меня такая...

"Ах, Сенька, Сeнька! Bот тебе и шалопай!" -- Аким тяжело вздохнул,

ощутил прилив легкой грусти. "Счастливый",-- подумал он про Ванина и быстро

зашагал, догоняя товарищей.

Звезды тихо сыпались на землю, встречаясь с взлетевшими ракетами. Из-за

темневшей впереди горы выползал огрызок черной тучи, по нему выпускал кривые

очереди неугомонный "максим". Где-то, невидимая, покашливала бронебойка. Из

приоткрытой двери одного блиндажа слышалось:

-- Кому?

-- Воробьеву.

-- Кому?

-- Кудрявцеву.

-- Кому?

-- Вдовиченке...

Там, должно быть, делили махорку, применяя этот сверхдемократический

метод, рожденный фронтовыми старшинами.

Из соседней траншеи до разведчиков, которых для чего-то остановил

Забаров, доносился отчетливый солдатский говорок:

-- Савельев, где твои подсумки?