Солдаты

побежали к реке и в изумлении остановились. От реки, чуть передвигая

длинные, тонкие ноги, шел высокий и худой красноармеец. В правой руке он

держал телефонный аппарат, а за спиной нес катушку. Следом за бойцом тянулся

черный, мокрый шнур. Поняв, в чем дело, разведчики подхватили связиста и

повели к себе в окоп.

-- Так это ты... на лодке?

Связист молча кивнул головой. С его русых волос и гимнастерки стекала

вода. Он опустился на дно окопа, вынул из нагрудного кармана маленький

футляр, надел очки. Семен с каким-то смешанным чувством восхищения и жалости

глядел на худощавого солдата. Движимый этим душевным порывом, он вплотную

придвинулся к связисту и, обхватив своими грубыми черными руками его тонкую

шею, крепко прижал солдата к своей груди.

-- Кто ты такой? Откуда, друг ты наш?.. Откуда ты?.. -- спросил Ванин.

-- Ерофеенко Аким. Из роты связи.

-- Из роты связи?

-- Ну да.

-- Как же! Слыхали! -- уверенно соврал Семен, полагая, что так будет

приятнее для связиста. -- Ерофеенко, значит?.. Так, так... Как же ты, братец

мой, всплыл, не утонул? Ведь больно уж ты того... неуклюжий... Как же это,

а?..

-- Жить хотелось, вот и не утонул, -- равнодушным тоном ответил Аким,

уже принимаясь за дело. Не веря своим ушам, Семен переспросил:

-- Жить? Так почему ж ты к тому берегу не плыл, а к нам, когда тебе

назад было ближе?.. Жить?.. Тут ты с нами много не проживешь...

-- Мне приказано на этот, а не на тот берег плыть,-- все тем же

безразличным тоном ответил связист. Он нажал на кнопку. Раздался тонкий,

комариный звук. Дунул в трубку:

-- Алло! Алло! Это "магнит"? Говорит Ерофеенко... В ухо телефониста

ударил захлебывающийся крик, должно быть, его дружка:

-- Ерофеенко?! Аким! Жив!..

-- Перестань кричать. Попроси "первого"!

Марченко быстро подошел к аппарату, поднял к уху телефонную трубку.

Рука лейтенанта крепко вцепилась и заплечные ремни снаряжения. Лейтенант и

его солдаты знали, что "первый" -- это командир дивизии.

-- Да... так точно, товарищ "первый"! Ничего... Спасибо... Есть!..

Марченко еще с минуту держал трубку у уха, а потом осторожно положил ее

на аппарат.

-- Завтра. Ночью...

Сенька, услышав эти слова командира, быстро понял их смысл и так прижал

к себе Акима, что у того очки слетели с носа.

-- Милый ты наш, родной... Чудом посланный! Да мы с тобой теперь не то

что до завтрашней ночи, а век на этой плешине можем продержаться!

Очнулись немецкие пулеметы, разорвали с треском тишину.

-- Всполошились, дьяволы!

-- Жарковато вам тут было? -- спросил Аким.

-- И не спрашивай. Такое, брат, было, аж кишки к сердцу в дверь

стучались, -- за всех ответил Семен и развалился в окопе, сладко позевывая.

Пинчук ушел наблюдать.

Стрельба прекратилась, стало тихо. Только вода шумела в камышах.

"Жить хотелось?.. Ишь ты! Чудак..."

У Ванина не выходили из головы эти слова...

Вот и сейчас, когда Аким ушел в родное село, Сенька вспомнил о них.

-- Так, говоришь, вернется, Петр, а?

-- А як же. Обязательно вернется.

-- Может, мы зря его отпустили?

-- Ничего не зря.

Солдаты замолчали. По степи с востока медленно подходила ночь. Шахаев

обдумывал что-то. Потом позвал разведчиков и объявил:

-- Сейчас отправимся. Надо проверить данные, полученные от партизан.

-- А как же...

Сенька не договорил. Он хотел сказать: "А как жe Аким?", но вовремя

сообразил, что об этом сейчас спрашивать не следует.

11

Старый Силантий все дни проводил в больших хлопотах. Ранним утром

отправлялся в поле и возвращался домой только поздним вечером. Радостно

взволнованный, садился за стол и, надев очки, записывал что-то на клочке

бумаги. В такие минуты бабка боялась его тревожить: старик был крут. Присев

рядышком и сложив на груди худенькие, с синими прожилками руки, тихая, она

задумчиво глядела, как мохнатые брови Силантия сходились над переносицей,

закрывая дужку очков, и ей до боли сердечной хотелось завести разговор о

сыне, который с первых дней войны ушел добровольцем на фронт и теперь

находится бог знает где. Но старуха боялась помешать мужу и, тяжело вздыхая,

молчала.

-- Шла б спать, старая, -- не отрываясь от бумаги, говорил Силантий.

И бабка покорно удалялась.

В день Первого мая дед никуда не пошел. До полудня сидел в хатенке. И

все-таки не вытерпел, вышел во двор. Решил покопаться в палисаднике. Воткнул

лопату в землю, да так и оставил ее, бессильно опустив седую голову на

черенок: "К чему копаю... для кого?" Старик тяжело, прерывисто вздохнул и

прислушался. С далекого шоссе до его слуха докатывался низкий, непрерывный

гул чужих моторов.

-- Все идут, идут, распроклятые!.. -- шептал он сухими губами.

Из палисадника ему хорошо была видна центральная часть деревни. Видел

он и площадь и здание сельского Совета, над которым когда-то приветливо и

привычно трeпeтал красный флаг. А сегодня ведь Первое мая... На площади,

против сельсовета, еще с утра стояла бы маленькая красная трибунка, с

которой произносились речи; мимо нее проходили бы колхозники и школьники...