Солдаты

обдавая Уварова теплой отрыжкой. Отдышавшись, Яков выбежал из хлева. По

двору, через открытую калитку, проскочил в сад и темным полем, спотыкаясь о

кочки, побежал к лесу. Уже у самой опушки леса его настигла автоматная

очередь немца, заметившего разведчика. Вгорячах Уваров пробежал еще метров

пятьдесят в глубь леса и упал, проглоченный внезапно наступившей тишиной.

К нему подбежали товарищи, хотели его поднять. Яков еще был жив. Он

попытался ухватиться за ствол дерева, прижаться горячей мокрой щекой к его

шершавой холодной коре, но не смог. Тихо застонав, упал снова. Товарищи,

поняв, в чем дело, быстро раздели его. Гимнастерка Якова была в крови.

-- Яша! Яша!.. Что ты, Яша?.. -- Сенька тормошил бойца за обмякшие

вдруг плечи. Но Уваров был уже мeртв. Шaпка его валялась в стороне. На

широком лбу в тусклом свете луны, просочившемся сквозь вершины деревьев,

поблескивали капельки пота. Пуля попала ему в спину, прошла навылет через

грудь.

Немцы не решились углубляться в лес. Они постреляли еще минут тридцать

и угомонились.

Хоронили Якова той же ночью за лесом, в степи, далеко от сeла. Хоронили

молча, без речей, без солдатских салютов. Только каждый становился на колени

и надолго припадал к холодному лбу павшего товарища. Лицо его было сурово и

спокойно. В сердце Акима вдруг родился знакомый, выплывший откуда-то

издалека, из годов студенчества, звук скорбной, мужественной и торжественной

песни:

В степи, под Херсоном,

Высокие трапы.

В степи, под Херсоном,

Курган...

Аким встал на колени, наклонился еще раз к товарищу.

-- Мы никогда не забудем тебя, Яша. Никогда!

10

День застал разведчиков в степи. Невесело было у них на душе. Задание

они выполнили успешно, но какой ценой -- среди них нет Уварова... Молчаливые

и подавленные, укрылись под старым стогом, спугнув стаю серых куропаток.

Жалели Якова. Но на фронте мало места для грусти. Не до нее. А тут еще

вспомнили, что сегодня -- Первое мая. И унеслись мыслями к светлому,

радостному...

-- Закусить треба... -- угрюмо предложил Пинчук.

Ванин развязал мешок, вынул оттуда небольшой ящичек, на крышке которого

готическими буквами был написан адрес.

-- Что это у тебя? -- спросил Шахаев.

-- Ночью... забежал на минутку в хату, откуда немцы выскочили с

перепугу... -- начал объяснять Сенька.-- Смотрю -- посылка ихняя.

Пасхальная, должно, запоздала...

-- Да ты что, с ума сошел?.. -- перебил его возмущенный Шахаев. -- Ну,

брат, больше ты на задание не пойдешь!

-- Я же вас всех хотел угостить, -- оправдывался Сенька. -- Особенно

Акима да Уварова...

Хозяйственный Пинчук поспешил вскрыть злополучную посылку. К его тихому

торжеству, в ней оказалось несколько коробок с сардинами и бутылка с ромом.

-- Черт тебя понес! Всех бы мог пидвести пид монастырь! -- лукавил

Пинчук. Но в голосе Петра не чувствовалось возмущения, ибо Сенька задел

самые живые струны его хозяйственной души. Хитрый Ванин понимал это и

настойчиво твердил:

-- Угостить хотелось. Для всех старался. У Пинчука вон запасы на

исходе. Ведь правда, Петр?..

-- То правда... Но поступил ты безрассудно...

Сенька что-то проворчал себе под нос и хотел было отшвырнуть ногой

принесенный им ящик. Но Пинчук помешал ему это сделать.

-- Ишь выдумав що!

Переложив содержимое посылки в свой мешок, он неожиданно заявил:

-- Добрэ, згодится.

-- Ну, это уж хамство с твоей стороны, -- не на шутку возмутился Семен.

-- Моими продуктами распоряжаться!..

-- Воны вже нэ твои, а державни, колы на мий склад поступалы...

-- Да перестаньте же!.. Собственно, что вы разболтались! Неужели не

надоело! -- прикрикнул на них Аким.

Осторожный Шахаев приказал Ванину взобраться на стог и наблюдать, что

делается вокруг. Влез на стог и Аким. Разведчики слышали, как он сказал

Сеньке:

-- Вон там... видишь, домики над речкой?..

Сам он своими близорукими глазами этих домиков разглядеть но мог.

Ванин посмотрел вдаль, приложив ребро ладони ко лбу.

-- Вижу, -- наконец сообщил Сенька. -- Деревня...

-- Как она... целая? -- нетерпеливо спросил Аким.

-- Целая...

Беленькие домики убегали за гору, по обе стороны небольшой речушки, на

берегах которой, как часовые, стояли высокие и строгие тополи. Лучи солнца

падали на окна, и хаты, словно живые, сверкали глазами, как бы улыбаясь

кому-то долгожданному, приближавшемуся к селу.

Усталый Пинчук решил немного отдохнуть. Вытянув затекшие ноги, он

посмотрел в синее небо. Звон птичьего хора и поднебесье будил в памяти

бывалого солдата далекие дни детства. Вот он вместе с отцом, вспахав

делянку, варит пшенную кашу. Тихо потрескивают сухие коренья подсолнечника.

Отец -- он был глуховат -- спрашивает Петра:

-- Жаворонки поют?

-- Поют, -- отвечает Петр.

Старик долго щурит глаза, отыскивая в синем океане маленький

серебристый поплавок -- трепещущего жаворонка. И, найдя, радостно улыбается,

разгоняя морщинки на худом загорелом лице. А Петр смотрит на эти морщинки и

думает, что к весне их у отца всегда становится больше: прибавляются заботы