Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Для многих знатоков отечественной литературы напрашивается аналогия с «Метрополем». Напомню его историю. В конце 1978 года группа писателей собрала корпус текстов и представила их под одной обложкой как альманах «Метрополь». Инициаторами выступили Василий Аксенов, Виктор Ерофеев и Евгений Попов. Из известных авторов в альманахе приняли участие Белла Ахмадулина, Андрей Битов, Андрей Вознесенский, Фазиль Искандер. Часть приглашенных именитых литераторов отказалась участвовать в проекте. После колебаний и предварительного согласия изменил решение Булат Окуджава. Юрий Трифонов сказал «нет» сразу, объяснив, что он борется с цензурой с помощью издания своих собственных книг. Другая часть авторов «Метрополя» к тому времени уже обладала именами, но получила известность в несколько других сферах. Например, Юз Алешковский, Владимир Высоцкий, Фридрих Горенштейн, Генрих Сапгир. Детский писатель, актер и бард, сценарист, детский поэт открыли новые грани своего творчества. Наконец, третья группа – малоизвестные авторы: Юрий Карабчиевский, Юрий Кублановский, Петр Кожевников.

Представленные в альманахе тексты обладали различной степенью непроходимости в официальной печати. Например, Белла Ахмадулина на страницах «Метрополя» предстала как прозаик. Ее сочинение «Много собак и собака» наносит удар не по советской власти или социалистическому реализму, а по претензии большого поэта стать автором хоть какой-то прозы:

Комната, одолженная Шелапутовым у расточительной судьбы, одинокая в задней части дома, имела независимый вход: гористую ржаво-каменную лестницу, с вершины которой он сейчас озирал изменившуюся окрестность. С развязным преувеличением постоялец мог считать своими отдельную часть сада, заляпанного приторными дребезгами хурмы, калитку, ведущую в море, ну, и море, чья вчерашняя рассеянная бесплотная лазурь к утру затвердела в непреклонную мускулистую материю.

Если отбросить все округло-вежливые, ускользающие от однозначности определения, то следует спокойно и честно сказать, что перед нами классическая графомания:

Шелапутов обнял разрушенную колонну, вслушиваясь лбом в шершавый мрамор.

В общем, при желании текст можно было назвать смелым экспериментом, поиском новых горизонтов. Евгений Евтушенко – еще один «голос эпохи» – практически в это же время публикует роман «Ягодные места» – такой же по качеству пример стихийного словоизвержения. Он спокойно вышел в двух номерах журнала «Москва», отдельным выпуском в «Роман-газете». Все посмеялись и быстро забыли о шедевре.

К явно непроходным текстам можно отнести рассказы Виктора Ерофеева. В первом – «Ядреной фене» – чтец-декламатор исследует казенные сортиры, пытаясь через надписи и граффити проникнуть в сокровенные тайны бытия.

Дверь цвела. Здесь было все: советы, рационализаторские предложения, похрюкивания, вопли вздыбившейся плоти, элегические остроты, предостережения и угрозы, мрачная и смачная инвектива в адрес Леночки Сальниковой (не сердись, Лена!), отрывки, здравницы, автографы с датами и городами, намеки на толстые обстоятельства, истошные призывы и совершеннейшая дичь.

Пресноватое, несмотря на потенциальную запашистость, блюдо разбавляется щепоткой абсурдизма:

– Отчего это у вас такой мягкий живот? – поинтересовался он.

– Ах, пустяки!

– Нет, все-таки… Хотелось бы знать.

– Вы меня смущаете. – Слезы брызнули. Нина Львовна отворотилась.

– Нет, все-таки, а?

– От клизмы… – она разрыдалась. – Вы – гадкий.

Чтец подумал и сошел с живота.