Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Пока он был еще в школе и жадно вбирал в себя все, что было про «это», про «нее», пока его мозг без специального приказа выдергивал нужные сведения из книг и анекдотов, из картинок и песен, из анатомии, ботаники, географии и зоологии, из подслушанного, подсмотренного, угаданного и черт его знает, откуда еще, откуда мы все это узнаем, пока эти важнейшие сведения и знания накапливались в нем концентрическими кругами вокруг белого пятнышка в середине, ему казалось, что все его терзания спрятаны там, в этом крохотном пятнышке последней неизвестности, вернее, неизведанности, и, значит, должны иметь конец, казалось, что стоит победить в себе этот последний ужас, это последнее незнание, и наступит, наконец, жизнь.

Читателю еще повезло. Ефимов в мемуарах отмечает, что в момент написания романа он увлекся метафизикой и подумывал украсить текст философскими отступлениями. Для обоснования их появления в тексте предполагалось умертвить «дядю Филиппа». Сереже достались бы записки «эдакого пламенного идеалиста». Можно представить, какого нового уровня нечитаемости достиг бы тогда роман «Зрелища».

Но роман не набрал метафизической высоты по другой причине. Вот как об этом рассказывает сам автор:

В 1967 году «Зрелища», даже не обремененные прямой метафизикой, были зарублены на расширенном заседании ленинградского отделения издательства «Советский писатель». Даниил Гранин представил внутреннюю рецензию на рукопись, начинавшуюся словами: «О чем роман Игоря Ефимова. Не знаю». Это «не знаю» явно указывало на наличие «неуправляемого подтекста», и издательство с облегчением отклонило опасный опус.

Многие современники упрекали Гранина в моральной ловкости, двоемыслии, но в данном случае следует целиком согласиться с его оценкой. Интересно, что у автора есть и другая версия «невыхода» романа. Ефимов озвучивает ее в послесловии к журнальной публикации «Зрелищ» в «Звезде» в 1997 году. Там нет упоминаний Гранина. Теперь все дело заключалось в желании автора убить своего персонажа. И речь идет не о «дяде Филиппе». Разошедшийся не на шутку писатель замыслил уморить главного героя – Сережу. Его должен был убить модный тогда менингит. Подобный ход выдавал в сочинителе отчаянного вольнодумца: «Смерть молодого человека в советской стране была явным нарушением порядка. Разрешить выход такого романа было невозможным по цензурным соображениям». Еще интереснее, что в тексте романа Сережа почему-то не умирал. Подобный казус Ефимов объясняет потерей в редакциях «полной версии» романа. Честно говоря, аккуратный и въедливый Ефимов не производит впечатления человека, отдающего в издательства единственную «неподцензурную» версию романа. Складывается впечатление, что постепенно и сам автор понял смысл слов Гранина о его романе. Он не издается в эмиграции, а публикация на родине состоялась спустя тридцать лет после написания.

Думаю, что невыход романа «Зрелища» весомо укрепил, вернее, не дал разрушить писательскую репутацию Ефимова. Парадокс внешний, но внутренне закономерный. Вторичность «Зрелищ» заставляет вспомнить знаменитое изречение ослика Иа «Какое жалкое зрелище!» из отечественного мультфильма. В напечатанном виде роман мог только повредить. В ненапечатанном виде он заметно выигрывал. К тому времени количество ненапечатанных вещей многими стало восприниматься как своего рода знак качества. Тон задал Солженицын с громкими запретами его текстов, публикаций, постановок. Публика внимательно следила за колесами, наматывавшими круги от корпуса к корпусу, путь которых освещала лишь крохотная свеча на ветру.