Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Хорошо сказано, с душой. Заявку утвердили, а вскоре стало известно, что Ефимов уезжает. Он вернул полученный аванс и подписал на прощанье Крыщуку книгу: «Вам, быть может, лучше удастся прижиться на ниве российской словесности».

В середине-конце 1970-х поток уезжающих из страны усилился. У каждого был вроде бы свой повод для эмиграции, но в целом можно выделить несколько причин. Первая из них – экзистенциального толка. Семидесятые – эпоха зримого благополучия, которое имело один существенный недостаток. Был хорошо понятен его предел. Каждый понимал, что ему полагается – состав набора и время получения. Последнее – не метафора. К красным дням календаря выдавались/выкупались праздничные наборы с дефицитными товарами. Наборы были разные: все зависело от статуса получателя. Например, профессору вуза полагалась банка красной икры, а доценту – только коробка со шпротами. При этом все знали состав очередного набора. В условиях рассасывания идеологической основы советского общества подобные меры поощрения вызывали невольное раздражение. Возникало чувство социальной тесноты. Запад выбирался не как антитеза миру развитого социализма, а как что-то иное, не имеющее даже политической окраски. Можно предположить, что к числу этих уезжающих относилась и жена Довлатова. В книге «Довлатов», составленной Анной Коваловой и Львом Лурье, приводятся слова вдовы писателя:

Я наконец решила рискнуть. Устав ждать, я категорически заявила, что так жить больше не буду, и мы с Катей стали собираться в путь. Конечно, тогда ни в чем нельзя было быть уверенной. Приедет Сережа к нам или не приедет, я не знала. Прощались мы по-серьезному. Но у меня уже больше не было сил на такую жизнь. Мне ужасно хотелось что-то поменять. Я просто устала. Мне казалось, что, пока я еще в состоянии, я должна попробовать начать какую-то другую жизнь. Ведь у меня не было никаких особых претензий. Все, что было нужно, – это кардинальная перемена. И эмиграция предоставила мне возможность этот план осуществить.

Другую категорию составляли те, кто считал, что им «недодали». Как правило, это были люди, достигшие достаточно высокого уровня и застрявшие на нем. Особенно болезненно воспринимались успехи других. В «копилку недовольства» шли несыгранные роли, запрещенные выставки, неизданные книги, отказы в туристической поездке за границу. Последнее невольно провоцировало желание «назло системе» отправиться в путешествие без обратного билета. К подобным «жертвам режима» можно отнести и Ефимова. Конечно, для комфортного существования в свободном мире требовалось свидетельство нонконформизма. В отличие от других писателей, Ефимов сделал ставку на свои философские трактаты. К этому времени он написал еще одну работу: «Метаполитику», развивающую идеи «Практической метафизики». В этом можно увидеть рациональное зерно. Художественные тексты с местным колоритом требуют погружения, на которое пойдет не каждый даже просвещенный западный читатель. Универсальный язык философии, апелляция к вечным проблемам представлялись куда более выгодным вложением. Практически гарантированный, по мнению автора, триумф первого бестселлера обратит внимание публики на вторую книгу, что закрепит успех. Грамотный маркетинговый расчет. Естественно, для начала требовался какой-то источник существования. Работа шла и в этом направлении:

Все же Профферы в очередной приезд пообещали мне место редактора у себя в «Ардисе» – как-нибудь выкрутимся.

Глава двенадцатая