Сочинения в 3-х тт. Том 3

— Но Махмуд даже за три миллиона не согласился бы плести заговор, который отстранил бы его от власти.

— Вот-вот! Махмуд думал, что они играют комедию для парня. А когда узнал, что это не игра, что у Эйнарссона серьезные намерения, то попытался от него избавиться.

— Возможно. — Она пожала плечами. — Но это только предположение.

— Разве? Эйнарссон носит с собой портрет персидского шаха. Снимок затертый, следовательно, им пользовались часто. Персидский шах был русским солдатом, который после войны вернулся в Персию и продвигался по службе, пока не взял под контроль войска, не стал диктатором, а через некоторое время и шахом. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Эйнарссон — исландский солдат, который попал сюда после войны и сделал карьеру. Теперь армия в его руках. Если он носит при себе портрет шаха и смотрит на него так часто, что тот даже потерся, то не означает ли это, что полковник стремится последовать примеру шаха? Или вы иного мнения?

Ромен Франкл поднялась и принялась ходить по комнате; она то слегка переставляла стул, поправляла какое-то украшение или картину, то разглаживала складки на шторах. Двигалась она так, словно ее водили, — грациозная, нежная девушка в розовом шелку.

Потом она остановилась перед зеркалом — немного сбоку, так, чтобы видеть меня в нем, и, взбивая свои кудри, как-то пренебрежительно проговорила:

— Очень хорошо. Следовательно, Эйнарссон хочет революции. А что будет делать ваш юноша?

— То, что я ему скажу.

— А что вы ему скажете?

— То, что ему будет выгодно. Я хочу вернуть его домой со всеми деньгами.

Она отошла от зеркала, взъерошила мне волосы, поцеловала в губы и села ко мне на колени, держа мое лицо в своих маленьких, теплых ладонях.

— Отдайте мне революцию, мой дорогой! — Ее глаза потемнели от возбуждения, голос стал глубоким, губы смеялись, тело дрожало. — Я ненавижу Эйнарссона! Используйте этого человека, а потом уничтожьте его. Но дайте мне революцию!

Я засмеялся, поцеловал девушку и положил ее голову себе на плечо.

— Посмотрим, — пообещал я. — Сегодня в полночь у меня встреча с заговорщиками. Может, я что-нибудь узнаю.

— Ты вернешься после встречи?

— Попробуй не впустить меня!

В одиннадцать тридцать я вернулся в отель, положил в карман пистолет и кастет, а потом уже поднялся в номер Грантхема. Он был один, но сказал, что ждет Эйнарссона. Казалось, парень был рад мне.

— Скажите, Махмуд когда-нибудь приходил на ваши встречи? — спросил я.

— Нет. Его участие в революции скрывали даже от наиболее надежных. Он не мог приходить, на то были причины.

— Конечно, были. И главнейшая — все знали, что он не хочет никаких заговоров, не хочет ничего, кроме денег.

Грантхем закусил нижнюю губу и вздохнул:

— О Господи, какая грязь!

Приехал полковник Эйнарссон — в вечернем костюме, но солдат до кончиков ногтей, человек действия. Он пожал мне руку сильнее, чем было необходимо. Его маленькие темные глаза сверкали.

— Вы готовы, господа? — обратился он ко мне и к парню так, словно в комнате собралось много народу. — Отлично! Начнем не откладывая. Сегодня ночью не будет трудностей. Махмуд мертв. Конечно, среди наших друзей найдутся люди, которые спросят: «Почему мы поднимаем восстание именно сейчас?» Черт… — Он дернул за кончик своего пышного уса. — Наши побратимы — люди верные, но очень нерешительные. Ничего. Под умелым руководством нерешительность исчезнет. Вот увидите! — Полковник снова дернул себя за ус.

Видно было, что в тот вечер этот господин чувствовал себя Наполеоном. Но я не хочу, чтобы у вас сложилось о нем впечатление как об опереточном революционере, — я помню, что он сделал с солдатом.

Мы вышли на улицу, сели в машину, проехали семь кварталов и направились к маленькому отелю в переулке. Швейцар согнулся в три погибели, открывая перед Эйнарссоном дверь. Мы с Грантхемом поднялись вслед за полковником на второй этаж и очутились в тускло освещенном холле. Нас встретил подобострастный, толстый мужчина лет пятидесяти, который все время кланялся и квохтал. Эйнарссон отрекомендовал его как хозяина отеля. Потом этот толстяк провел нас в комнату с низким потолком, где человек тридцать или сорок поднялись с кресел и стали рассматривать нас сквозь тучи табачного дыма.

Представляя меня обществу, Эйнарссон произнес короткую, очень короткую речь, которой я не понял. Я поклонился и сел рядом с Грантхемом. Эйнарссон сел с другой стороны от парня. Остальные тоже сели, не дожидаясь какого-то особого указания.

Полковник Эйнарссон разгладил усы и начал говорить то с одним, то с другим, время от времени повышая голос, чтобы перекрыть общий шум. Лайонел Грантхем тихонько показывал мне влиятельнейших заговорщиков: десяток или больше членов парламента, один банкир, брат министра финансов (наверное, он представлял этого чиновника), полдесятка офицеров (в этот вечер все они были в штатском), три профессора из университета, председатель профсоюзов, издатель газеты и ее редактор, секретарь студенческого клуба, политический деятель из эмиграции да несколько мелких коммерсантов.