Сочинения в 3-х тт. Том 3

Эйнарссон выкрикнул какое-то слово. Солдат вытянулся — руки по швам, лицом к нам, левым боком к Эйнарссону.

Полковник неторопливо расстегнул на себе ремень, потом шинель, сбросил ее и, аккуратно свернув, положил на кровать. Под шинелью на нем была белая шерстяная рубашка. Он подвернул до локтей рукава и взял плеть.

— Как свинья! — снова буркнул он.

Лайонел Грантхем смущенно задвигался на стуле. Лицо у него побледнело, глаза потемнели.

Эйнарссон снова оперся локтем на комод и лениво скрестил ноги. Стоя так и сминая в левой руке конец уса, он начал стегать солдата. Плеть в правой руке полковника поднималась и со свистом опускалась на спину солдата, снова поднималась и снова опускалась. Это было особенно отвратительно, ибо он не торопился, чтобы не устать. Эйнарссон намеревался хлестать человека до тех пор, пока тот не расскажет все, что от него требовали, поэтому берег силы для длительной экзекуции.

После первого удара ужас исчез из глаз солдата, а губы у него перестали дрожать. Он словно одеревенел и стоял под ударами, уставив взор куда-то над головой Грантхема. Лицо полковника также стало равнодушным. Злость с него сошла. Эйнарссон не получал удовлетворения от этой работы, не видно было даже, чтобы он давал волю чувствам. У него был вид кочегара, который шурует лопатой уголь, или столяра, который строгает доску, или машинистки, которая перепечатывает письмо. Это была работа, которую надлежит выполнить по-деловому, без торопливости, лишних эмоций или напрасных усилий, без восторга, но и без отвращения. Смотреть на такое было неприятно, но я проникся уважением к полковнику Эйнарссону.

Лайонел Грантхем сидел на краешке своего складного стула, уставившись в солдата резко выделявшимися на фоне белков черными зрачками глаз. Я предложил парню сигарету, нарочито долго давая ему прикурить, — чтобы он не считал ударов, потому что это производило на него гнетущее впечатление.

Плеть поднималась в воздух и со свистом опускалась, хлеща по голой спине — вверх-вниз, вверх-вниз. Румяное лицо Эйнарссона раскраснелось еще больше, как от чрезмерной нагрузки. Серое лицо солдата напоминало кусок глины. Он смотрел на Грантхема и на меня. Следов плети мы не видели.

Через некоторое время Грантхем что-то прошептал про себя. Потом выдохнул:

— Нет, это для меня слишком!..

Эйнарссон полностью сосредоточился на работе.

— Теперь останавливаться не следует, — проворчал я. — Мы зашли слишком далеко.

Парень нетвердо поднялся на ноги, шагнул к окну, открыл его и выглянул в дождливую ночь. Эйнарссон не обращал на него никакого внимания. Теперь он вкладывал в каждый удар больше силы. Он стоял, раздвинув ноги, немного наклонившись вперед, упершись левой рукой в бок, а правой все быстрее поднимая и опуская плеть.

Солдат пошатнулся, и его поросшая волосами грудь вздрогнула от всхлипа. Плеть все хлестала, хлестала и хлестала. Я посмотрел на часы. Эйнарссон работал уже сорок минут, и вид у него был довольно свежий. Судя по всему, он вполне мог выдержать так всю ночь.

Солдат застонал и повернулся к полковнику. Тот не сменил ритма ударов. Плеть уже рассекла человеку плечо. Я бросил взгляд на его спину — это был кусок сырого мяса. Потом Эйнарссон что-то резко произнес. Солдат снова встал, вытянувшись, левым боком к офицеру. Плеть продолжала свою работу — вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.

Наконец солдат упал на четвереньки перед полковником и, всхлипывая, начал что-то прерывисто рассказывать. Эйнарссон смотрел на него сверху вниз и внимательно слушал. Левой рукой он держал конец плети, правой — ее рукоятку. Когда солдат замолчал, Эйнарссон задал несколько вопросов. Получив ответ, кивнул, и солдат поднялся. Эйнарссон ласково положил ему руку на плечо, повернул его, посмотрел на иссеченную, красную спину и что-то сочувственно проговорил. Потом позвал дежурного и отдал ему какое-то приказание. Солдат со стоном наклонился, собрал свою разбросанную одежду и вслед за дежурным вышел из комнаты.

Эйнарссон бросил плеть на комод и взял с кровати свою шинель. Из ее внутреннего кармана выпал переплетенный в кожу блокнот. Поднимая блокнот, полковник выронил из него потертую газетную вырезку, и она упала у моих ног. Я подобрал ее и передал Эйнарссону. То был снимок мужчины, — если верить подписи на французском языке, персидского шаха.

— Какая свинья!.. — снова проворчал полковник, имея в виду, конечно, солдата, а не шаха. Одеваясь и застегивая шинель, он продолжал: — У него есть сын, который до прошлой недели также служил у меня. Сын много пьет. Я отчитал его. Но он повел себя просто нахально. Что ж это за армия без дисциплины?! Свинья! Я сбиваю того мерзавца с ног, а он достает нож. Черт! Что это за армия, в которой солдат бросается на офицера с ножом? После того как я — самостоятельно, заметьте, — справился с тем негодяем, его судил военный трибунал и приговорил к двадцати годам тюремного заключения. А этой старой свинье, его отцу, это не понравилось. Поэтому сегодня вечером он решил убить меня. Да! Что же это за армия?!