Сочинения в 2 т. Том 2

Лишь через несколько минут, уже отдаляясь от берега, Панас Кириллович понял, что второпях, да еще спросонья, неверно оценил силу ветра, высоту и разгон волны: их малую лодчонку, которая сначала шла довольно бойко, ударил, поставил торчком и тут же захлестнул огромный вал. Барахтаясь в ледяной воде, Панас Кириллович попытался сбросить сапоги и тяжелую фуфайку. Это ему не удалось, и он решил плыть к «Утенку» в одежде. Расстояние до судна было невелико, какие-то сорок метров, но вскоре Братан заметил, что мотобот нисколько не приближался, — уходил все дальше, дальше… И последнее, что запомнилось бригадиру в те злые, безнадежные минуты, — какая-то белая стенка и на ней распластанный парень с черным, кричащим ртом… и глаза парня… необычайные глаза, к тому же удивительно знакомые. Так и не припомнилось Братану, где и когда он видел эти глаза.

В тишине и странном покое он долго и напряженно прислушивался, раздумывая над одним-единственным вопросом: неужели так и умирает человек? Знает, что уже умер, и продолжает слышать чьи-то голоса и далекую негромкую мелодию. Если бы он мог сказать на прощанье своим ребятам хотя бы два-три слова! Свое последнее желание! Нет, не услышат. А Мишутка? Умер и он? Ну, косматое, беспощадное Охотское, каким же значится бригадир Братан у тебя на счету? В какие глубины ты его упрячешь? Можешь не бесноваться, не радоваться: он — настоящий курильский рыбак, и думал не о смерти в серой твоей пучине, и в самую последнюю минуту не устрашился тебя… Нет, не устрашился. Нет и нет!..

Голос Ивана Иванова — не насмешливый, как обычно, а словно бы просящий и сдавленно взволнованный, — послышался где-то совсем близко, но Братан не тотчас разобрался в смысле слов:

— Губы дрогнули… Братцы, родные, ну, ей-богу, дрогнули! О, ты, дьявол, счастливый, Петр Петров!..

Панас Кириллович прислушивался и раздумывал: значит, в звене обретается еще один «двузначный»? Может, и он хлебнул студеной морской водицы и, счастливый, остался жить? Да, в таком случае, действительно, счастливый…

Братан пошевелил руками, убедился, что целы и послушны, крякнул, поднатужился, приподнялся, сел; в тесной комнатушке то ли в тумане, то ли в табачном дыму перед ним замелькали, потом постепенно четко обозначились напряженные, неподвижные лица.

Тут, пожалуй, некстати ему подумалось, что это похоже на кино, когда обрывается лента и на экране все замирает: люди, колеса, ветки деревьев, птицы на лету… Лента приходит в движение, и вот уже ожил, наполнился смыслом привычный мир… Так было и сейчас: будто над самым ухом Панаса Кирилловича неугомонный Иванов оглушительно рявкнул:

— Значит, нету еще, братцы, на морях таких штормов, чтобы нашего бригадира окорнали!

И все пришло в движение — лица людей, их руки, плечи, комнатушка наполнилась неразберихой голосов, а с берега, сквозь кем-то открытую дверь, тяжело ввалился каменный грохот моря.

— Что мой Мишутка? — спросил Братан и, обернувшись к окну, тотчас увидел своего молоденького моториста: щеки у него запали, губы присохли и почернели, правая рука висела на перевязи. Он подался вперед и заговорил поспешно, взволнованно:

— А нашего «Утенка» выручили!.. Сам Иван Иванов первый на корму взобрался. Ну, скажу вам, тут парни… Железное звено!..

Панас Кириллович вздохнул глубоко и свободно.

— Спасибо Ивану, заядлому. Малый он с перцем, но… рыбак!

Ему хотелось бы сказать значительно больше: после такого потрясения, когда пучина глухо, намертво сомкнулась над головой, когда уже не стало и страха — его сменило состояние темного покоя, и вдруг опять вернулась, грянула близким прибоем, засияла жизнь, — в такие минуты говорить бы с друзьями, не наговориться. Но Панас Кириллович запнулся на полуслове и промолчал… Тот самый парень, что стоял на белой стенке (видимо, на носу шлюпки) среди летящих волн, — именно он, бригадир был уверен, что не ошибся, — теперь сидел рядом с Мишуткой и спокойно, доверчиво смотрел на Братана.

— Я тебя запомнил и не забуду, — сказал ему Братан. — Знаю, что было тебе, друг, не легко с таким, с шестипудовым управиться… Где же я видел тебя раньше? Да, точно, видел и не чаял, что ты — судьба.

— Это Петя Петров, — сказал Мишутка. — Он еще считается новеньким.

— Ну, новенький! — громко вмешался Иванов. — Бывает и новенький, что старенький. И сеть пошьет, и тросы счалит, и с мотором управится, в общем, от рождения рыбак. Однако об этом, братцы, позже: бригадиру нужен покой.

Рыбаки попритихли и стали расходиться. Иванов налил из термоса чашку черного кофе, достал из клеенчатого кошеля хлеб, придвинул блюдце с маслом, открыл банку сгущенного молока. Все у него делалось само собой, бесшумно и ловко, он только пошевелил пальцами, а ужин был уже на столе.

Но Братан от еды отказался, отхлебнул кофе и задумался, прислушиваясь.