Сочинения в 2 т. Том 2

Петр Северов Сочинения в двух томах. Том второй

РАССКАЗЫ

В ДАЛЬНЕМ ПЛАВАНИИ

Апельсинная корка

У меня богатая коллекция в сундучке. Я храню ее четыре года. После вахты, в кубрике, лежа на койке, я люблю перебирать в памяти свое богатство. Оно у меня — невидимка. В сундучке хранятся только ключи. Стоит прикоснуться к любой из вещей — и, как в лесу, в памяти открываются просеки и поляны.

Случалось, скитаясь на пристанях и в портах, я готов был продать свой волшебный сундучок. Многих мучений стоила эта решимость. Но идиот старьевщик предложил мне три рубля. Другие просто смеялись. В то время я мечтал о встрече с писателем, писатель уж наверное купил бы мой сундучок. Мне однако не везло: не так-то легко, оказалось, избавиться от волшебных вещей.

Но каждый раз, когда снова устраивалась жизнь, я радовался тому, что моя коллекция сохранилась.

Вот она и сейчас передо мной: костяной амулет, подаренный чукчей на Командорах. Ветка алоэ — память Перима, и столько всякой всячины у меня в сундучке — раковины, камни, ножи, — тихие спутники мои в дорогах. Все это собралось незаметно, хотя я знаю цену каждой из этих вещей и даже во сне подчас беседую с ними. Они возвращают меня на дальние знакомые пути. Поговорим же, сундучок, о юге; вот апельсинная корка лежит в моей руке, — поговорим о юге и о любви.

Я взбегаю на палубу. Море в закате, светлое, сквозное, и контур острова поднимается на горизонте, как облако, и плывет к нам.

— Это — явление рефракции, — говорит второй штурман Саша Холод. Он любит научные слова.

…Есть тревожная радость в ожидании берега. Он всегда обещает что-то. Пусть только гребень прибоя или цвет скал, но и этого много в синей пустыне.

На люке трюма сидят кочегары. Сейчас сменилась вахта. Разговор, конечно, опять об Одессе, — удивительный город, за полгода разлуки не все еще рассказано о нем.

— Это тоже явление рефракции, Саша, — говорю я. — Прищуришь глаза — и Одесса на горизонте!

Улыбаясь, он смотрит вдаль…

Белая пена плывет за бортом. Глухо гудит машина. Клочья дыма улетают на юг…

Жизнь идет своим привычным чередом. Дни одинаковы; сегодня — как вчера: море, небо. Слышен только один новый голос-это в кочегарском кубрике поет Яша. Он все время поет; курчавый детина с медной серьгой в ухе и кривым ножом на пояске. В пяти часах пути от Алжира мы сняли его с обломка мачты: запутавшись в обрывках снастей, он барахтался на высокой волне.

Мы прозвали его Яшей, и он смеялся, ему нравилось это русское имя. Дружба на корабле рождается быстро, и, хотя люди по-разному учатся морю, она прочна. Эти двое суток в пути Яша все время пел о своих товарищах со шхуны, которых не встретит больше ни в каком порту.

Здесь, на Родосе, мы должны проститься с ним. Он неохотно покидает пароход. Ничего хорошего не обещает ему берег. Но он все время поет, из благодарности, — он знает, что и нам нравятся эти чужие, печальные песни, что и нам немного грустно в эти минуты разлуки.

Выходя из кубрика, он с беспокойством поглядывает на берег: в синеватом массиве уже проясняются выступы, расселины, нагромождения скал.

…Девушку на берегу увидели все сразу. Берег был близко — синий, мертвый: ни дерева, ни травы. Тяжелые смытые скалы лежали в прибое. Девушка, золотая от заката, стояла на скале, на крутом мысе, и дальше, за нею, не было ничего — ни отсветов, ни неба, ни туч.

Такой он страшный с моря и пустой, этот остров Родос, в слабых очертаниях, в дыму, в медленном пожаре глин, что была просто удивительна девушка на берегу.

И сразу на палубе все повернулись к ней. Штурман на мостике остановился у перил. Повар на секунду застыл с тазом в поднятой руке. Молча встали кочегары.

В этих местах никогда, наверное, не останавливался пароход. Только рыбаки подходят к маяку за мысом. Но девушка ждала нас… Почему-то я был уверен в этом. Когда затихла машина и громыхнул якорный канат, — прыгая по камням, она подбежала к прибою. Длинный желтым шарф развевался над ней, и вся она была легкая и гибкая, как пламя.

Я заметил, чти шлюпку мы спускали на этот раз особенно бережно и легко. Неслышное от привычки, теперь громко шумело море. Половина команды столпилась у шторм-трапа, по повезло двум матросам — Гричаку и мне; спустился в шлюпку Яша; четвертым сел боцман. Мы отвалили от борта, и волна сама понесла нас. На палубе смеялись, махали нам кепками, и Яша, большой ребенок, вытирал пудовыми кулаками глаза. Он плакал и все повторял на своем певучем языке, что слишком оно тесно — Средиземное море, что ему лично все равно, куда плыть, и совсем напрасно, черт побери, итальянское радио просило высадить его на Родосе.

Мы дружно гребли к мысу. Гладкая зеленая вода шипела у борта. Соленые брызги летели в лицо. Все дальше относило пароход…