Сочинения в 2 т. Том 1

Зашел в инструментальную, бур, что получше, отобрал. Мастер даже не спросил: знает, что для бригады. В ламповой у меня старушка знакомая — без всяких вопросов три лампы выдала. Обушек у меня свой, и запас зубков имеется. Лопата тоже своя. Одно осталось добыть — бикфордов шнур и динамит, а это уж дело трудное. Тут я вспомнил про запальщика Сергиенко, вместе с ним ходили мы когда-то на озера, грешники, рыбу глушить. Разыскал я Сергиенко. Дай, мол, браток, на один заряд. А Сергиенко ни в какую, рыбу, говорит, жалко. Этакий способ, говорит, варварство. Бился я с ним целый час, плюнул и ушел, не мог же я сказать ему, зачем мне динамит. Что ж, думаю, придется без динамита пробиваться.

Постепенно перенес я весь инструмент к шурфу, ведро воды набрал, все это вниз переправил. Снова возвращаюсь на поселок, неспокойно у меня на душе. Так ли большое дело делают? А если не вернусь? Что товарищи скажут? Может, скажут, она виновата? Или на бригаду ляжет тень: вы, мол, за этим фантазером недосмотрели. Бригада, однако, в стороне, Петровичу я записку оставлю. Но вот обо мне самом как подумают? Гордец, одиночка, даже товарищам ни слова не сказал?..

Момент это важный, ответственный, и я его особенно пережил. Заперся в комнате, долго шагал из угла в угол, сам себе вопросы задавал. И решил, что сказать никому не могу, так как честное слово дано. Бригаде открыться, значит — позвать ее за собой, а уж это риск больше чем собственный. Проще простого, казалось бы, подождать. Пускай там это дело в верхах все должные инстанции проходит. Но оно, дело-то, стало уже моим, мечтой моей, бессонницей оно сделалось. И Машенька тут словно посторонилась, как будто вдаль отошла. Я видел: из темени, из гиблой ночи, из вод недвижных проступает, светом и гулом наполняется наш третий горизонт. Что ж, рисковать? А конечно! План наступления понятен. Я в этом плане — солдат. В те дни я от армии еще не остыл, от жаркой ее температуры. Недавно на Миусе в штыковые атаки доводилось ходить. Здесь, рядом, — рукой подать, — под Харцызском, вел свою роту на штурм высоты… Мне Александр Матросов до каждой черточки ясен, таких я тоже знавал. Но тут не вражий дот передо мной, тут, может, все девяносто шансов за жизнь и за успех.

Письмо я оставляю Машеньке на тумбочке, возле кровати. А в конверт парторгу записочку вкладываю: мол, дорогой Сильвестрович, извини, что с тобою вопроса не согласовал да не взвесил. Сердце свое я взвесил, друг, нету ни капельки в нем корысти. А поступаю так потому, что верю: большая для Родины будет польза. Прошу, ежели сил у меня не хватит, дело это обязательно закончить.

Теперь, когда все приготовления сделаны, спокойней стало у меня на душе.

А через час уже пробирался я душными завалами к намеченному месту, инструмент и провизию за собой волочил.

Белоконь протягивает к пламени руки, внимательно осматривает ладони:

— На руках моих до сих пор меты хранятся. Это просто сказать, мол, пробиваюсь к забою. В первый раз и без груза я еле пробрался, а теперь со мною груз. По будто в утешение те ее слова мне остались: «Откройся, Сезам». В мыслях я повторяю: да ну же, ей-богу, откройся, Сезам!..

Часа четыре я этой транспортировкой занимался и вот весь мокрый свалился у забоя: нечем дышать. Воды хлебнул. Немного лучше стало. Ну, медлить не приходится, начну-ка я сбойку пробивать. Градус наклона, помнится, она упомянула, под этим градусом я разведочный шпур веду. Сам, значит, бурю, сам рублю, и забой очищаю и крепь из старых стоек, что получше, ставлю. А порода встретилась что гранит: ломок отскакивает, бур не берет. Бьюсь я о камень в сплошной темноте, лампу для экономии света выключил, и сколько проходит времени, понять не могу — может быть, час, а может, сутки?

Странное дело! Счет времени я потерял. Как первый раз лампу пригасил — время будто оборвалось. Одно я хорошо помнил: каждая минута моя теперь доброго года стоила, и еще какого года!

Понимающий человек, конечно, спросит: а о себе-то ты подумал? Вот хлынет, прорвется вода, как же уйти тогда из забоя? Надо мной не ведерко воды — тысячи кубометров! И всю эту махину я вроде на себя готовлюсь принять. Раздавит, расплющит, — шагу ступить не успеешь. Но какой бы я был шахтер, ежели б этой открытой опасности не учел? Расчет у меня простой: едва лишь бур завлажнеет и порода трещины начнет давать, — тут небольшие сроки останутся, небольшие, однако достаточные, чтобы вниз, в штрек, успеть выбежать. Из штрека на метр поднимаюсь в забут, а оттуда, по наклонному ходку, еще выше — к разведочному штреку. Дорога к шурфу все время по наклону вверх, и главное для меня три завала переползти, там, дальше, уже во весь рост бежать можно. Вода-то ведь безглазая, — не будет гнаться за мной, низины она отыщет, в пустоты дорогу найдет.