Сочинения в 2 т. Том 1

— У тебя, кажется, был ремень, Савелий? Принеси его.

Савелий выдвинул из-под кровати сундук, достал ремень. Фрол взял его и подал мне.

— Свяжи ему руки, Василий. Крепче скрути.

Савелий резко выпрямился. Он был значительно выше Фрола.

— Кому это вы руки свяжете? Мне?!

Зрачки его глаз стали еще черней, чем обыкновенно.

— Свяжи ему руки, Василий! — повторил Фрол и стал смотреть в глаза Савке. — На чужой беде тоже прогоришь, сосед!

— Я не дам рук связывать! — закричал Савка, отбегая в угол. — Не подходи!

Я осмотрел ремень. Пряжка и все подвески были отделаны под серебро. Он, наверное, дорого стоил. Я подошел к Савке.

— Дай руки!

Секунду он колебался, собираясь ударить меня или броситься к выходу. У двери на гвозде висела новая бархатная толстовка. Он загляделся на нее и так, не отрывая глаз, колеблясь, протянул руки. Я крепко скрутил их упругим скрипучим ремнем и отошел к порогу.

— Теперь идем, — сказал Фрол, открывая дверь.

Мы вышли на улицу. В переулке не было никого. Соседи еще спали.

Едва поднялось солнце. По взгорью клочьями сползал туман.

Я следил за руками Савки. Слишком легко он дал себя взять. Теперь он слегка уже испытывал крепость ремня. Фрол заметил это осторожное движение его рук и только вскинул на плечо обушок. Мы отвели Савелия во двор шахты и заперли в подвале.

В этот вечер соседи не выходили к калиткам. Молодки, спешившие на гулянье в сад, не замедляли шага. Илья один сидел на крыльце. Рубленая махра лежала перед ним в кепке. Он сидел и курил до поздней ночи, и, проходя мимо, ни я, ни Фрол не зашли к нему. Мы не хотели мешать его думам. Я знал это по себе. Не следовало мешать. Но в эту же ночь Илья постучал ко мне в окно.

Я вышел во двор. Он стоял около забора в лунной синеве с погасшей цигаркой в зубах. Я подошел к нему ближе и сказал так, словно ничего особенного не случилось:

— Я слушаю, Илюша, говори.

Он молчал. Руки его лежали на заборе. От луны синевато отсвечивал ряд ногтей.

— В чем дело, Илья?

Он принял с забора руки. Прошла легкая тень облака, и, хотя сразу сделалось опять светло, лицо его осталось темным.

— Чего-то я тут не понимаю, Василий, — сказал он. — Как же это так? Значит, и мне не надо верить?

— Мы верим тебе, Илюша. Во всем верим.

— А брату? Разве не одна кровь? Разве жизнь с самих с корней не одна?

— Нет. Не одна, — сказал я.

— Врешь! Ты тоже врешь? Зачем ты врешь?

— Выходит, что ты не веришь мне, а я не вру. Жаль. Но вот Фролу…

— Довольно! — закричал он, разрывая у шеи воротник. — Этот вояка, шкура, давно злобу на Савку носил, давно!

Он повернулся и побежал вниз к своему дому. Безотчетно я бросился за ним. Около первой казармы он остановился. Было похоже, что здесь, у забора, он обронил что-то. Однако он шел ко мне.

— Видишь, Васька, — заговорил он спокойно и почти без злобы. — Не умею переломить себя… Никак не умею! А надо переломить, чтобы сверху на жизнь глянуть. Ну вот, давай посидим.

Мы присели на скамеечке под окошком. Рядом молодой тополь пошевеливал ветвями. Нижняя ветка то вспыхивала, то гасла.

Посапывая, Илья сосредоточенно и долго свертывал папиросу.

— Я нынче все про свое думаю. Любой человек про свое думает. Вот и я…

Он зажег спичку.

— Калеченый человек в первый день сам на себя боится посмотреть. Так и я. Как мне на жизнь смотреть — а вдруг и просвета в ней нету, подлость одна? Помолчи, помолчи, — сказал он. — Я не пойду к Фролу. Я не верю ему, Фролу! Что мне один человек? Я самое главное в жизни хочу узнать… А ты — Фрол!

Тополь поежился от ветра. Хлопнула ставня. В крайнем окне казармы затлел огонек.

Докуривая папиросу, Илья сказал мрачно:

— Только рано или поздно глаза приходится открывать. За что Савелий страдает? За чужую зависть, и только. Не могут люди смотреть, что лучше, умней их живет человек.

Он встал.

— Я пойду в ячейку. К чертям! Все к чертям! Стреляйте, вешайте меня за брата.

Я смотрел ему вслед. Он шагал спокойно и широко. Больше у меня не было желания гнаться за ним.

Утром я не рассказал Фролу о нашем ночном разговоре. Мы шли на работу в десятичасовую смену. Около крыльца умывался Илья. Мы остановились у калитки. Не говоря ни слова, он вошел в комнату, быстро оделся и вышел к нам.

— Ты все знаешь? — спросил Фрол, идя несколько впереди. — Твоего брата надо расстрелять. Не меньше.

— Что? — спросил Илья очень тихо. — Что ты сказал?

— Я уже подал заявление. Я хочу быть обвинителем. Я буду требовать расстрела.

Илья остановился. Плечи его поднялись, руки стали длинными, до колен.

— Так, — сказал он, торопливо глотая слюну, силясь поднять руки. — Будешь требовать?..

Фрол оглянулся, Он был уже на расстоянии нескольких шагов от Ильи.

— Ты не удивляйся. Не надо, — сказал он. Спокойно и доверчиво подошел к Илье: — Враг — это есть враг. Нам все равно: хотел он отравить или нет. Скажем — нет. Но почему отрава в хлебе? Ему ничего не жаль, лишь бы лишний рубль взять. Так? Наших детей не жаль? Твоего брата надо расстрелять. Ты не удивляйся, Илья.