Сочинения в 2 т. Том 1

…Я встретил Максима Рыльского через два дня: у дверей неказистого домика, в котором размещалась гостиница «Металлургия», он увлеченно разговаривал о чем-то с Иваном Куликом.

Невысокий, хрупкий, с рыжеватой острой бородкой, Иван Кулик посмеивался и встряхивал руками.

— Отлично… Согласен… Спустимся в шахту всей бригадой и двинемся к добытчикам угля.

Заметив меня, Рыльский шагнул навстречу.

— Я разыскал того сторожа, помните, что у проходной: — весело сообщил он вместо приветствия. — Найти его было не сложно, и мы долго беседовали о всякой всячине. Этот человек тридцать пять лет на заводе, и знают его здесь и стар и млад…

— А зачем вы его разыскивали?

Он удивился вопросу:

— Ну, как же… разве в ту ночь мы узнали, кто посадил у проходной цветы?

— Сторож сказал: какая-то бабенка…

Рыльский засмеялся и встряхнул меня за плечо:

— Какая-то бабенка! Никакой неизвестной бабенки не было. Астры он посадил сам. Потому что красота — она для всех, для трудяг. А в общем, мне думается, что он начал большое дело.

Мы шли главной улицей города, захлестнутой солнцем после ночного дождя, и, молодо, легко шагнув через ручей, Рыльский придержал меня за локоть.

— Слышите — женский смех… Это же музыка! А сколько тепла и света! — Он осмотрелся и заключил совсем тихо: — Как хорошо жить!..

2. ПОД СИКОМОРОМ

По приезде из Донбасса в Киев я, как было условлено позвонил Максиму Рыльскому и услышал в трубке молодой веселый голос:

— Очень приятно!.. Будем всячески укреплять «ось» Киев — Донбасс. Ну, если вы направляетесь в Ирпень, там давайте и встретимся. Под сикомором.

Я повесил трубку и лишь теперь спросил себя: где же это… под сикомором? И что это за… сикомор?

Случается, что слово пристанет, привяжется и не дает покоя. Так было на этот раз со мной.

В Ирпене, в Доме творчества, я зашел в читальню, взял словарь: «Сикомор, от греческого „сикоморос“ — египетская смоковница, или библейская смоковница, дерево из семейства тутовых с крепкой древесиной и со съедобными плодами»…

«Интересно, — подумал я, — где же Максим Фадеевич раздобыл такую редкость — библейскую смоковницу? Быть может, подарок из ботанического сада?»

Дачу Рыльского, находившуюся недалеко от вокзала, в Ирпене знал каждый: меня охотно проводил до самой калитки пожилой инвалид-сапожник, что мастеровал здесь же, на углу. По дороге он любопытством расспрашивал:

— Родственник или как? А, знакомый… Ну, у Максима Фадеевича, может, целая тысяча знакомых. Идут. Все идут… Другой бы на три замка заперся, такое беспокойство, а этот — нет, двери открыты для всех. Я тоже, признаться, виноват: насчет пенсии — к нему, насчет квартиры — к нему, с дочкой не поладил — тоже к нему. Что и говорить, человек простой и убедительный…

Но «убедительного человека» дома не оказалось. На крылечке мирно дремал большой рыжий пес; расслышав шаги, он поднял голову и помахал хвостом: встречать гостей ему, как видно, было не впервые.

Я осмотрелся. Домик чистенький, пригожий, но сад и огород оставались понятиями условными: почва песчаная, зыбкая, только у ворот шумела неприхотливая акация. Библейского сикомора, под которым была назначена встреча, на огороде я не заметил.

По дороге в Дом творчества, к реке, я повстречал трех рыболовов: солидные, упитанные дяди, нисколько не тронутые загаром, они тяжело тащили многочисленные наборы удочек, спиннингов, подхваток и две больших корзины, по-видимому, специально предназначенные для сомов. У них было то настроение, когда и неприлично, и рискованно спрашивать: сколько поймано рыбы?

Но мое внимание привлек четвертый рыболов: шел он сторонкой, узенькой тропинкой, крепкий, покрытый густым загаром, в полотняной рубашке и потрепанных полотняных брюках, босой. Фуражка, плетенная из соломы, сдвинута на затылок, рукава рубашки закатаны до локтей, под мышкой ни груз, ни помеха — две удочки, в сетке — тяжелый улов. И лицо этого пожилого человека было радостно: конечно же, он возвращался с удачей.

Мы поравнялись, и лишь теперь, еще раз взглянув на него, я узнал Максима Рыльского. Он резко остановился.

— Ба!.. А я спешил домой, помню, что условились встретиться под сикомором.

— Я был у вас, но таинственного сикомора не заметил.

Он удивился:

— Как же так? Самое пышное дерево в моем саду. Там, под деревом, столик, это мое любимое место для работы… Но пойдем немного медленнее, рассказывайте о Донбассе. Только вчера меня порадовал хорошими стихами Кость Герасименко: я получил журнал «Литературный Донбасс». Интересен поэтический цикл Павла Беспощадного.

— У нас заявил о себе еще один одаренный поэт — Михаил Матусовский.

— Да, — живо подхватил Рыльский, — в его стихах — обещание. Быть может, большое обещание. — Он задумался. — Передайте Мише Матусовскому от меня привет. И вот что скажите ему: я слышу в отдельных его стихах песенную струну. Возможно, песня и есть его призвание?

Мы пошли на усадьбу; Рыльский поставил у крылечка удочки, взял меня под руку и повел вокруг дома.

— Значит, слона-то и не заметил? Вот он, можете любоваться, — сикомор!