Собрание сочинений. Врата времени

Красвелл метнул яростный взор на свою приятельницу – и подол подскочил до колен. Я опять довел его до модной длины. И тут юбка запрыгала вверх-вниз, как взбесившиеся жалюзи: этакое состязание воображений, где полем битвы служила пара превосходных ножек! Зрелище было волнующее – при том, что зеленые глаза Гарор вспыхнули негодованием. Похоже, она чувствовала малоприличную суть происходящего.

Вдруг Красвелл испустил отчаянный вопль, одновременно яростный и жалобный, словно у дюжины горластых младенцев сразу отняли любимые погремушки, – и пикантная сцена исчезла в черном дыму.

Когда дым рассеялся, Красвелл стоял в той же позе, но без меча. Одежда его была прожжена и разорвана, на руках запеклась кровь.

Мне сильно не понравился его взгляд. На этот раз я уж очень больно наступил на любимую мозоль его подсознания.

– Что, не выдержал? – миролюбиво поинтересовался я. – Небось опять пропустил главу? Ты хоть расскажи, что там было. – Почему-то это прозвучало не так небрежно, как мне хотелось бы.

Он ответил резко:

– Мы схвачены и приговорены к смерти, Нельпар. Мы узники Змея, и ничто не может нас спасти, ибо я лишен Меча, а ты – своей волшебной силы. И заключены мы в Яму Зверя, где ничто не оградит нас от его пасти. Это конец, Нельпар! Это конец…

Его пронзительные глаза смотрели на меня не отрываясь. Я сам попытался отвести взгляд – и не смог.

Довел я Красвелла своим кривляньем! Его оскорбленное подсознание собрало все наличные ресурсы и подчинило их одной цели – расправиться со мной. Желание это оставалось неосознанным – он мог и не знать, за что меня ненавидит, – но эффект вышел чертовски сильный.

Впервые с той минуты, как я вломился к нему в мозги, мне пришлось задуматься: а насколько это, в сущности, порядочно?

Я, конечно, желал ему только добра, но… грезы – дело святое.

Сомнения подтачивают уверенность. Где нет уверенности – там открыта дверь страху.

Совсем другой голос – тихий, шелестящий голос Стива Блэкистона: «…нет, если не пойдешь у него на поводу…» Мой голос: «…так шанс угодить на койку в соседней палате ты предлагаешь мне?» – «…нет, если…» – «…если не пойдешь у него на поводу…» А сам-mo Стив побоялся сюда лезть, так ведь? Ну скажу я ему пару ласковых, когда выберусь… Если выберусь… если…

Эта история уже потеряла для меня всякую привлекательность.

– Брось, Красвелл, – сказал я хрипло. – Хватит ломать комедию… а то, ей-богу, дам в морду – и ты это почувствуешь, в сознании ты или в подсознании!

– Это слова глупца, – ответствовал он холодно, – а мы оба на пороге смерти!

Голос Стива: «…симпатическая магия… воображение… если Маршем вообразит, что одно из его фантастических созданий убьет его – он больше не проснется…»

Так и есть. Сюжет, где герой будет убит. И он хочет, чтобы мы оба были убиты. Но меня-то он не может убить! Или может? Мог ли Блэкистон знать, на что способен инстинкт смерти в двух противоестественно соединенных разумах?

Говорят же психиатры, что этот инстинкт есть у каждого, только глубоко запрятан в подсознании… Но здесь-то до него докапываться не надо – вот он, так и сверкает в глазах Маршема Красвелла.

Человек сбежал от реальности в мир грез, а его и там достали. И единственное место, где он может еще по-настоящему укрыться, – это в смерти.

Красвелл, наверно, почувствовал мои сомнения и растерянность – они ведь делали меня беззащитным перед его свирепым, распаленным, жаждущим покончить со мной воображением! Величественным жестом шекспировского героя, предваряющего последний акт, он представил мне своего монстра.

Это был действительно шедевр жутких подробностей и немыслимого правдоподобия. Такого я у него еще не видел. Красвелл чувствовал, что это его лебединая песня, и вложил в нее все свои творческие способности.

Я увидел, что мы стоим в центре громадного амфитеатра. Зрителей не было: Красвелл не любил массовых сцен. Он предпочитал странную пустоту безвременья и минимальное количество персонажей.

Только мы двое – в яростном свете множества красных солнц, колышущихся в раскаленном небе. Я не считал, сколько их, – я видел только чудовище.

Чувствовал я себя, как муравей в миске, которую обнюхивает собака. Вот только чудовище не имело ничего общего с собакой. Оно вообще ни с чем не имело ничего общего.

Это было нечто размером с десяток слонов: неповоротливая, гнусно шевелящаяся гора пурпурного просвечивающего мяса с зияющей двухметровой пастью, утыканной изнутри острыми, покрытыми слизью клыками, а снаружи усеянная десятками глаз.