Парень наблюдал за женщиной, глядящей на стар-» шего, пальцы ее на миг замерли в волосах.
— Что вы имеете в виду? — спросил мужчина.
— Загнал он ее на своем вороном, — ответил человек в комбинезоне.
— То есть, собаки в травле не участвовали?
— Нет, полагаю, — ответил тот. — У собак не было вороных.
Мулы остановились; старший из людей в комбинезонах держал голову едва повернутой к мужчине на гнедом, лица его под полями старой, утратившей форму шляпы не было видно.
— Лиса пробежала по старому полю к отвалу и притаилась там, наверно, с расчетом, что он перемахнет через канаву, а она побежит обратно. Собак лиса, надо полагать, не боялась. Столько уже дурачила их, что они ее не тревожили. Тревожил ее, я думаю, он. За три года они, наверно, узнали друг друга, как знают мать или жену, только вот жены у вас никогда не было. Словом, лиса была на отвале, и он знал, что она там, поэтому понесся во весь опор прямо через поле, не дав ей времени отдышаться. Вы, наверно, видели, как он скакал напрямик, будто у него появились соколиное зрение и собачье чутье. А лиса была там, где притаилась от собак. Но она не успела отдышаться, и когда попыталась перескочить через отвал, видимо, недопрыгнула, застряла в вереске и от усталости не могла высвободиться и бежать. А он подскакал — и через канаву, как лиса и рассчитывала. Только она была в вереске, он на лету увидел ее, прямо в воздухе спрыгнул с лошади и приземлился ногами в вереск, как и лисица. Может, тогда она попыталась юркнуть в сторону; не знаю. Он говорит, что она извернулась и бросилась ему в лицо, он кулаком сшиб ее на землю и затоптал каблуками насмерть. Собак там пока что не было. Но он и без них обошелся.
Старший умолк и с минуту молча сидел, неопрятный, нескладный на облезлом, терпеливом муле.
— Ну что ж, — наконец сказал он, — поеду, пожалуй. У меня сегодня еще крошки во рту не было. Счастливо оставаться.
И тронул мула, второй мул последовал за ним. Старший не оглядывался.
Но парень оглянулся. Окинул взглядом сидевшего на гнедом мужчину с сигаретой между пальцев, от которой в солнечной тишине поднималась в безветренный воздух легкая струйка дыма, женщину на рыжей кобыле, поднявшую руки и шевелящую пальцами в сияющих, напоминающих ореол волосах; он мысленно тянулся, стремился перенестись к этой далекой, недосягаемой женщине, пытаясь удержать в памяти этот бесплодный, безмолвный миг разлуки и отчаяния, которое у молодых сродни ярости: ярости из-за того, что эта женщина загублена, отчаяния из-за мужчины, в облике которого на этой скорбной, роковой земле воплотилась ее погибель.
— Она плакала, — произнес парень и разразился руганью, гневно, бессмысленно, не адресуясь ни к кому.
— Будет тебе, — сказал старший, не оборачиваясь. — Дома, небось, как раз будут готовы кукурузные лепешки к охотничьему завтраку.
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК
Аэроплан появился над городом вдруг, почти как видение. Летел он быстро: мы едва успели его заметить, а он уже был на вершине мертвой петли, прямо над площадью, в нарушение и городского и правительственного указов. И петля была неважная, ее сделали будто со зла — небрежно и на предельной скорости, словно летчик был неврастеником, или же очень спешил, или же (странное предположение, но у нас в городе живет бывший военный летчик; он выходил с почты, когда появился аэроплан, летевший на юг; увидев неважно выполненную мертвую петлю, он и высказал эту мысль) летчику хотелось максимально сократить пролет, чтобы сэкономить бензин. Аэроплан вышел на вершину петли с опущенным крылом, как будто собираясь сделать иммельман. Потом он сделал полубочку, закончил петлю на три четверти и, завывая, на полном газу, все так же внезапно, точно видение, исчез на востоке, в направлении аэродрома. Когда первые мальчишки туда прибежали, аэроплан стоял на земле, в огороженном углу, на самом краю летного поля. Он был неподвижен и пуст. Вокруг не было ни души. Он отдыхал, пустой, безжизненный, весь побитый и заплатанный, неумело, в один слой выкрашенный мертвенно-черной краской и здесь похожий на привидение, будто сам по себе прилетел, сделал петлю и сел.