Собрание сочинений. Том 8

А на площадь на кремлевскую
садится,
              как на лед,
с боязливою неловкостью
президентский вертолет.
Площадь древняя,
                              Ивановская.
На нее сперва,
                       как встарь,
свита царская вываливается,
а потом и государь.
Недотягивает властью
то ли зря,
                то ли не зря,
к счастью
                или же к несчастью,
он до полного царя.
Как он в стену лбом ни тычется,
как его ни порицай,
царь почти демократический,
потому и полуцарь.
Вот вам Русь —
                         производство царей
из обкомовских секретарей!
Он идет
             и смотрит вниз,
себя накаляющий,
полу-Грозный царь —
                                   Борис
Николаевич.
А по руку его правую —
сокольничие бравые,
а по левую —
                     обычная
наша русская опричнина.
Что царю шум-гам в парламенте,
Вашингтон
                   или Париж!
Но Россия —
                     не Ирландия.
Будешь дрыхнуть —
                                  все проспишь!
Не до жиру —
                       быть бы живу.
Тяжелее хомута
всей Россией дирижировать
не в гостях у Гельмута.
Помнишь ты, Россия,
                                   август
девяносто первого
и громоздкую отвагу
президента своего?
Помнишь хитрую простинку,
и обкомовинку в ней,
и медвежистость инстинкта,
что порой ума сильней?
Стольких спас он от расправы,
первой кровью потрясен,
за трех «мальчиков кровавых»
попросил прощенья он.
А теперь —
                   у всей Руси,
царь,
       прощения проси.
Легче на землю сырую
кровь потом пролить вторую,
а уж третья-то сама
льется,
            будто задарма.
Нет в гражданских войнах правых,
и три мальчика кровавых
в той гапоновской войне,
на смерть зазванные в рупор,
превратились в сотни трупов,
после в тысячи —
                              в Чечне.
Ну а может, был он прав,
тот момент не проворонивши
и опаснейших гидренышей
гусеницами поправ?
Промедленье тоже гибель,
и на трон бы, может, влез
новенький Сталиногитлер —
смесь СС с КПСС.
Всю Россию распороли —
не срастется этот шов.
Что готовят ей по роли
Баркашов
и Макашов?
Кто ответит в миг бессилья
на вопрос —
                    такой больной, —
можно ли спасти Россию
малой кровью от большой?
Русский бес —
                        всемирный демон.
Пострашнее всех расплат
после вечного «Что делать?»
вечное:
            «Кто виноват?»
Вертолет стоит,
                          но лопасти
крутятся,
               кресты креня,
и от дрожи чуть не лопаются
луковки церквей Кремля.
Не при деле,
                    но при теле
царь шагает по Кремлю.
В политическом похмелье
тяжелей, чем во хмелю.
Он без водки тяжелеет.
В Белом доме – торжество.
Если он их пожалеет,
пожалеют ли его?
Он и кровь пролить боится,
и нельзя быть размазней.
Призрак бывшего Бориса
Годунова —
                   за спиной.
Царь,
        по росту из оглобель,
что он сделал с трезвых глаз?
Демократию угробил
или грубо,
                 грязно спас?
Вышло оченно по-русски —
облегчение
                  и стыдь.
Но у Бога нет «вертушки»,
чтоб совета попросить.
На решенье обреченный,
сделал царь без экивок
побледневшему Грачеву
повелительный кивок…

7