Собрание сочинений. Том 8

Смысл жизни шлепнулся под стол.
Стал горизонт неинтересен.
И как из жизни смысл ушел,
ушла мелодия из песен.

Беспесенно в распаде, а?
И, матерщиной умиляя,
праправнучка Распутина
зовет Россию в Гималаи.

И в сей разнузданный момент,
когда не рык, а ик на троне,
американский президент
играет нам на саксофоне…

6 августа 1994

«И вдруг я оказался в прошлом…»

Е. Потупову

И вдруг я оказался в прошлом
со всей эпохою своей.
Я молодым шакалам брошен,
как черносотенцам еврей.

Они, хрустя, мослы слюнявят,
на части рвут пробитый стяг,
но невзначай клыки сломают
о пули битв у нас в костях.

А вы, гиены и койоты,
чернь послебитвенных геройств,
жанр догрызания кого-то
вы превратили в пир горой.

С таким оскалом вам по скалам
не доползти до облаков.
Между шакалом и Шагалом
есть пропасть в несколько веков.

Эпоху вырвало чернухой,
и рвота – это модный стиль.
Ты постмодерн такой понюхай —
он как заблеванная пыль.

Но пыль есть пыль, а хлеб вчерашний
есть хлеб, вкушать его дабы.
Не на чернухе —
на черняшке,
как бриллианты, соль судьбы!

17 августа 1994

«Все больше, больше моей маме лет…»

Все больше, больше моей маме лет.
Все реже поднимается чуть свет
на шорох свежевыпавших газет,
в которых утешений нет и нет.

Все горше каждый воздуха глоток,
все скользче пол, опасный, как ледок,
все тяжелей, нечаянно жесток,
обнявший плечи легонький платок.

Когда она по улице бредет,
снег осторожно, бережно идет,
и дождь ей боты лижет, как щенок,
и ветер сбить ее боится с ног.

В нелегкие такие времена
все легче, легче делалась она,
и страшно мне, что может кто-нибудь,
как перышко, ее с России сдуть.

Как мне испить живой воды тогда
из маминого слабого следа?
Любимая, прошу тебя, – сумей
стать хоть немного матерью моей.

17 августа 1994

Поздние слезы

Животные – это другие народы,
и не из слезливой, как люди, породы.
Но плачут собаки не спьяну – тверезы.
Их старость выдавливает им слезы.

Собакам глаза вытирают ушами,
чтоб старости слезы им жить не мешали.
Да разве увидишь лису или зайца,
когда твои очи собачьи слезятся?

Я в детстве шикарно рыдал, ниагарно,
порой притворялся – отнюдь не бездарно,
а поздние слезы не рвутся наружу, —
я трушу, что с ними свой сговор нарушу.

Все чаще рыдания пряча в свой выдох,
стою, словно каменный, на панихидах.
Я стал договариваться с глазами,
чтоб договорились они со слезами.

Не плакать мне хочется – выть, как собака,
лишь вновь свежекрашеным гробом запахло,
а возле глотающей друга могилы
и плакать нет сил, и не плакать нет силы.

25 августа 1994

Это – я, Маша