Собрание сочинений. Том 7

Как в песне о самом себе расскажешь?
Что ты плохой, неловко показать.
Что ты хороший, песней не докажешь,
но это можно жизнью доказать.
Я так хотел бы вывернуть всю совесть,
по струнам и звеня, и рокоча,
как о себе рассказывает поезд,
по рельсам задрожавшим грохоча.

Припев:
Скажи за меня все, что я не умею, песня моя.
Скажи за меня все, что я не посмею, песня моя.
К тебе сквозь слова приближаюсь на ощупь,
                                                           песня моя.
Ты будешь моей, если станешь ты общей,
                                                           песня моя.

Порой я вижу, песни измельчали
и склеены они едва-едва.
Бессмысленные песни, как молчанье,
притворно приодетые в слова.
Боюсь, что струны скисли и обвисли.
Я петь хочу, и мне не утерпеть.
Но если в нашей песне нету мысли,
зачем ее тогда, скажите, петь?

Припев.

Мы устаем в работе или спорах,
но все-таки и в наш нелегкий век
есть в человеке силы, о которых
и не подозревает человек.
А если трудно, зубы крепче стисни.
Непросто песню главную сложить.
Но если в человеке нету жизни,
зачем ему тогда на свете жить?

Припев.

1978

1979

Первый день поэзии

А первый День поэзии —
                                        он был
в том перевальном,
                               пятьдесят четвертом,
когда на смену словесам затертым
слова живые встали из могил,
а новые великие слова
ходить учились,
                          но едва-едва.
Тот не взлетел,
                        кто по полу не ползал,
и новые слова,
                       в кости тонки,
себе носы расквашивали об земь,
но вдруг взлетели,
                              сбросив «ползунки»…
Был праздник тот придуман Луговским.
Хвала тебе,
                  красавец-бровеносец!
Поэзия,
            на приступ улиц бросясь,
их размывала шквалом колдовским.
Кто временем рожден – рождает время.
Цветы,
           летя,
                   хлестали по лицу,
и магазины книжные ревели:
«На у-ли-цу!»
Я помню, в магазине книжном Симонова
сквозь двери люди перли напролом,
и редкими в то время мокасинами
он, растерявшись,
                             хрупанул стеклом.
А что у меня было, кроме глотки?
Но молодость не ставилась в вину,
и я тычком луконинского локтя
был брошен и в эпоху,
                                    и в страну.
А из толпы,
                   совсем неприрученно,
зрачками азиатскими кося,
смотрели с любопытством татарчонка
безвестной Ахмадулиной глаза.
Когда и нам поставят люди
                                            памятники,
пусть не считают,
что мы были паиньки.
В далекую дофирсовскую эру
читали мы
                 и площади,
                                    и скверу.
Еще не поклонялись Глазунову,
а ждали слова —
                           слова грозового.
Карандаши ломались о листочки —
студенты,
                вчетвером ловя слова,
записывали с голоса по строчке,
и по России шла гулять строфа.
Происходило чудо оживанья
доверия,
              рожденного строкой.
Поэзию рождает ожиданье
поэзии —
               народом
                            и страной.

1979

Этаж материнства

Моему сыну – Саше