Собрание сочинений. том 7.

— Вот что, дружок, свадьба непременно должна состояться, я не желаю мешать счастью твоей дочери… Молодой человек очень приличный, лучшего тебе не найти.

И она с необыкновенным пылом пустилась восхвалять достоинства Дагне. Графу снова удалось завладеть ее руками; он не отказывает прямо, он еще поглядит, успеем еще поговорить об этом. Но так как он сказал, что пора ложиться, Нана, понизив голос, стала отговаривать графа. Она не совсем здорова; если он хоть немножко ее любит, то настаивать не станет. Однако граф заупрямился, наотрез отказался уехать, и Нана начала было сдаваться, как вдруг снова поймала взгляд Атласки. Тут уж всякие уговоры стали бесполезны. Нет, об этом и речи быть не может. Не сдерживая волнения, с несчастным видом, граф поднялся и взял цилиндр. Но на пороге, нащупав в кармане какой-то предмет, вспомнил, что это футляр с сапфировой парюрой; он намеревался спрятать футляр под одеяло, чтобы Нана, ложась спать, первой обнаружила его в ногах постели; взрослое дитя, он еще с обеда начал обдумывать свой сюрприз. И тут, в отчаянии, что его гонят прочь, в приступе звериной тоски, он молча сунул футляр в руки Нана.

— Что это такое? — спросила она. — Ах, сапфиры… Верно, та самая парюра! До чего же ты у меня милый… Скажи, голубчик, а ты уверен, что это те самые сапфиры? В витрине они выглядели почему-то шикарнее.

Другой благодарности он от нее не дождался, она выпроводила его прочь. Тут только он заметил Атласку, прикорнувшую на диване в выжидательной позе. Он поглядел на обеих женщин и, не настаивая больше, безропотно вышел из гостиной. Еще не захлопнулась за ним входная дверь, как Атласка уже схватила Нана за талию, завертела ее по комнате, запела. Потом подбежала к окну.

— Посмотрим, какая у него рожа будет!

Спрятавшись за занавеской, обе женщины облокотились о железные перила. Пробил час. Пустынная аллея Вийе, где невозбранно гулял ветер с дождем, уходила куда-то вдаль, в сырую мартовскую ночь, среди двух рядов газовых фонарей. Пустыри казались темными провалами; недостроенные особняки вздымали к черному небу сложное нагромождение лесов. И обе женщины расхохотались до слез, видя, как Мюффа, сгорбившись, бредет по мокрому тротуару, сопровождаемый собственной обглоданной тенью, через ледяную и безлюдную пустыню нового Парижа. Но Нана заставила Атласку замолчать:

— Да тише ты, смотри, полицейские!

Обе перестали смеяться, приглядываясь с тайной тревогой к противоположному тротуару, где четко выделялись две темные фигуры и слышались размеренные шаги. Нана в окружении роскоши, Нана владычица, привыкшая повелевать, сохранила былой страх перед полицией, не желала слышать о ней, как не желала слушать разговоров о смерти. Когда полицейский, проходя мимо, бросал взгляд на ее особняк, она испытывала тревожное чувство. С этими людьми всего можно ждать. Если полицейские услышат в такой поздний час громкий смех, они вполне могут принять их за гулящих девок. Зябко вздрогнув всем телом, Атласка прижалась к Нана. Однако они не отошли от окна, их внимание привлек пляшущий на поверхности луж свет фонаря. Это вышла на промысел старуха тряпичница, обшаривавшая по ночам сточные канавы. Атласка ее сразу узнала.

— Гляди-ка, — шепнула она, — королева Помаре явилась в своей знаменитой шали.

И пока ветер с силой бросал им в лицо ледяную пыль дождя, Атласка рассказала своей милочке историю королевы Помаре. Ох, какая она была в свое время красотка, весь Париж сходил по ней с ума; огневая, дерзкая, водила мужчин за нос как последних болванов, самые знатные рыдали у нее под дверьми. А сейчас спилась с круга; женщины здешнего квартала ради потехи подносят ей рюмочку абсента; а потом в нее пьяную кидают камнями сорванцы-мальчишки. Словом, все полетело кувырком, королева хлопнулась в грязь! Нана слушала рассказ, вся похолодев от ужаса.

— Сама сейчас увидишь!

И Атласка свистнула громко, по-мужски. Тряпичница, копавшаяся как раз под их окном, подняла голову, и в желтом свете фонаря можно было теперь разглядеть ее всю. Похожа она была на бесформенный тюк грязных тряпок, а из-под драной косынки выглядывало посиневшее рябое лицо с провалившимся беззубым ртом и воспаленными щелочками глаз. И Нана, ужаснувшись зрелищу этой старости, уделу куртизанки, которую сгубило вино, вдруг вспомнила Ирму д’Англар, и перед ней, словно воочию, встало в этой кромешной мгле Шамонское аббатство, вспомнилась бывшая кокотка, в ореоле старости и почета, вышедшая на крыльцо замка к своим коленопреклоненным подданным. Атласка свистнула еще раз, забавляясь тем, что старуха не может их видеть. Но Нана испуганно шепнула:

— Перестань же, видишь, полицейские! Пойдем в комнаты, котик!