Собрание сочинений. том 7.

Внезапно атакованная Нана забыла все на свете, она подняла было руки, чтобы подбочениться, чуть было не обозвала Розу стервой. Но вовремя спохватилась и произнесла мелодичным голоском, брезгливо поморщившись, словно графиня, наступившая на апельсиновую корку:

— В чем дело? Вы совсем с ума сошли, милочка!

Потом снова зажеманничала, а Роза удалилась в сопровождении Миньона, который окончательно не узнавал своей супруги. Кларисса, в восторге от всего случившегося, без труда выпросила у Борденава роль Джеральдины. Не решаясь уйти из театра, Фошри хмуро топтался на сцене; ясно, его пьесу освищут, надо постараться хоть как-то ее спасти. Но тут Нана схватила журналиста за обе руки, притянула к своей груди, спросила: неужели же, по его мнению, она такое чудовище? Не съест же она, в самом деле, его пьесу; и она рассмешила Фошри, она намекнула, как, между прочим, глупо с его стороны с ней ссориться, учитывая его роль при семействе Мюффа. Если память ей изменит, ничего, пойдет по суфлеру; полные сборы обеспечены, их ждет блестящий успех. Он ошибается на ее счет, он увидит, как она блеснет. Тут было решено, что автор урежет несколько реплик герцогини и за ее счет удлинит роль Прюльера. Прюльер был в восторге. Среди всеобщей радости, какую так естественно принесла с собой Нана, один лишь Фонтан хранил ледяное безразличие. Он стоял в нарочито небрежной позе под самой стойкой, и желтый свет фонаря резко подчеркивал его козлиный профиль. А Нана спокойно подошла к нему, протянула ему руку.

— Ну как ты?

— Ничего. А ты?

— Очень хорошо, спасибо.

И все. Казалось, они расстались только накануне у театрального подъезда. Меж тем актеры ждали; но Борденав объявил, что сегодня третий акт репетировать не будут. Случайно оказавшийся на месте Боск удалился, громко ворча; продержали людей без толку, только зря время потеряли! Актеры разошлись. Очутившись на улице, они в первую минуту растерянно моргали, ослепленные дневным светом, ошалелые, измотанные после трех часов, проведенных в темном подвале среди непрерывной свары. Граф, окончательно разбитый, с пустой головой, укатил в карете с Нана, а Лабордет вызвался проводить Фошри и всю дорогу его утешал.

Через месяц состоялась премьера «Нашей крошки герцогини», обернувшаяся для Нана неслыханным позором. Играла она чудовищно дурно, с претензиями на высокий комедийный стиль, что немало потешило публику. Ей не свистели только потому, что уж очень получалось забавно. Сидя в литерной ложе, Роза Миньон встречала ехидным смехом каждый выход своей соперницы, увлекая за собой весь зал. Это была первая ее месть. Поэтому-то Нана, оставшись после спектакля вдвоем с искренне огорченным Мюффа, гневно ему пожаловалась:

— Видишь, какую тут интригу сплели! А все из зависти! Ох, если бы они знали, как мне на них плевать! Разве теперь они мне нужны? Держу пари на сто луидоров, все сюда прибегут, будут еще мне пятки лизать! Да, да, покажу я твоему Парижу светскую даму!

X

Итак, Нана стала шикарной женщиной, живущей на ренту с глупости и скотства мужчин, маркизой парижских панелей; ее стремительно и уверенно вознесло на самую вершину узаконенного распутства, нагло афишируемого мотовства и шалой профанации красоты. Она сразу же заняла положение королевы среди продажных женщин, которые были по карману лишь самым богатым. Ее фотографии красовались в витринах, ее имя упоминали в газетах. Когда она проносилась в экипаже по парижским бульварам, толпа оборачивалась ей вслед, с волнением называя ее имя, будто подданные, приветствующие свою властительницу; а она, раскинувшись на сидении, утопая в оборках пышного платья, весело, по-свойски, улыбалась прохожим накрашенными губами, и пышная гривка золотистых кудрей развевалась над подведенными синей тушью глазами. И казалось истинным чудом, что эта рослая девка, не умеющая шага ступить на сцене, вызывавшая смех зрителей, когда она бралась изображать порядочных женщин, без малейших усилий со своей стороны разыгрывала в жизни роль обольстительницы. Всем она брала: и змеиной гибкостью, и умело подчеркнутой нескромностью безукоризненно элегантных туалетов, и нервическим изяществом породистой кошки, неким аристократизмом разврата, — великолепная, вызывающая, дерзновенно попиравшая пятою Париж, как некий всемогущий владыка. Нана задавала тон, ей подражали знатные дамы.