Собрание сочинений. том 7.

Под вечер, к обеду, Жорж возвратился в Фондет. Нана, становившаяся час от часу все более рассеянной и странной, отослала его домой просить прощения у мамочки; так нужно, строго заявила она во внезапном припадке уважения к семейному очагу. Она даже взяла с Жоржа клятву, что он не вернется сегодня к ней на ночь, она очень устала, да и он обязан выказать послушание, это его долг. Жорж, раздосадованный неожиданным нравоучением, предстал перед матерью понурив голову, с тяжелым сердцем. К счастью, приехал его брат Филипп, долговязый офицер весьма жизнерадостного нрава. Поэтому сцена, которой он ждал с замиранием сердца, не состоялась. Г-жа Югон только посмотрела на младшего сына глазами, полными слез, а Филипп, которого уже ввели в курс дела, пригрозил привести Жоржа из Миньоты за ухо, если он еще хоть раз посмеет пойти к той женщине. Воспрянув духом, Жорж решил про себя, что непременно улизнет из дому завтра часа в два и условится с Нана о дальнейших встречах.

Однако обед в Фондете прошел натянуто. Вандевр объявил о своем отъезде: он решил увезти Люси в Париж, ему вдруг показалась забавной мысль похитить даму, с которой он виделся в течение десятка лет, неизменно оставаясь к ней равнодушным. Маркиз до Шуар, уткнувшись в тарелку, мечтал о дочке Гага; он вспомнил, как в свое время качал крошку Лили на коленях; до чего же быстро растут дети! Девочка определенно входит в тело. Но особенно мрачно молчал граф Мюффа, лицо его пошло багровыми пятнами, он думал какую-то свою думу. Временами он останавливал на Жорже долгий взгляд. Сразу же после обеда он заявил, что его знобит, и поднялся в спальню, желая побыть в одиночестве. Но за ним засеменил г-н Вено, и там, наверху, разыгралась сцена: граф упал на постель и, стараясь заглушить нервные рыдания, уткнулся лицом в подушку, а г-н Вено сладким голоском советовал графу молить всевышнего о милости, называя его братом. Но граф не слушал, он только хрипло стонал в ответ. Вдруг он вскочил с постели и, заикаясь, пробормотал:

— Иду… не могу больше…

— Ну что же, — согласился старичок, — я вас провожу.

Как только они вышли за калитку, две тени промелькнули в темной аллее. Каждый вечер Фошри и графиня Сабина оставляли на долю Дагне и Эстеллы все заботы по приготовлению вечернего чая. На шоссе граф зашагал так быстро, что его спутнику пришлось бежать за ним вприпрыжку. Г-н Вено, хоть и задохнулся от бега, но не сдавался — он так и сыпал разящими доводами против плотского искушения. Однако граф, не открывая рта, несся вперед во мраке. Очутившись у ограды Миньоты, он просто сказал:

— Не могу больше… Уходите.

— В таком случае, да исполнится воля господня, — пробормотал г-н Вено. — Любой путь служит к вящей славе господа… Ваш грех станет орудием в его руке.

В Миньоте за обедом вспыхнула ссора. Нана обнаружила письмо от Борденава, где он советовал ей еще отдохнуть, и в каждой строчке так и чувствовалось, что он плевать на нее хотел; крошку Виолен вызывают по два раза в вечер. И когда Миньон стал настаивать, чтобы Нана завтра уехала с ними, она злобно заявила, что не желает слушать ничьих советов. Впрочем, за столом она держалась до смешного чопорно. Когда мадам Лера сказала какую-то непристойность, Нана тут же закричала, что она, черт бы их всех побрал, никому, даже родной тетке, не позволит говорить в ее присутствии сальности. Она окончательно допекла гостей, замучила их своими нравоучительными сентенциями, в припадке какой-то глупейшей добродетели нудно развивала перед ними проекты религиозного воспитания Луизэ и своей собственной порядочной жизни. Так как речь ее была встречена дружным хохотом, она в выспренних выражениях, тоном матроны изрекла, что единственный путь к богатству — это солидность и что она вовсе не желает умереть под забором. Дамы возмущенно завосклицали: это немыслимо, Нана подменили! Но сама она погрузилась в мечты и, сидя неподвижно, с блуждающим взором, любовалась видением некой Нана — очень богатой и очень уважаемой Нана!

Гости уже расходились спать, когда явился Мюффа. Лабордет заметил его в саду. Он все понял, он взял на себя труд устранить Штейнера и провел графа за руку по темному коридору до самой спальни Нана. В таких делах Лабордет отличался не только ловкостью, но и безукоризненным тактом, и, видимо, с восторгом устраивал чужое счастье. Нана не особенно удивилась, ее только раздражала бешеная страсть Мюффа. Самое главное в жизни — это держать себя серьезно, ведь верно? А любить это ужасная глупость и ни к чему не ведет. Помимо всего прочего, ее мучила совесть, ведь Зизи-то еще несовершеннолетний; нет, правда, она вела себя недостойно. Ну вот она и возвратится на путь добродетели, возьмет себе в любовники старика.

— Зоя, — крикнула она горничной, которая не могла опомниться от радости, узнав, что они уезжают из деревни. — Сложи завтра пораньше чемоданы, мы возвращаемся в Париж.

И она легла с Мюффа, без всякого, впрочем, удовольствия.

VII