Собрание сочинений. Том 6

Что-то слоящееся,
                              двоящееся,
что-то
          само от себя таящееся,
собственной тяжести
                                  страшной боящееся,
душу свою от туристов,
                                      как ящерицу,
прячущее под камень.
Что-то
          совсем немыслимолетнее,
что-то первичное,
                             что-то последнее,
что-то,
          в чем – Авель и Каин.
Матка веков,
                     наизнанку вывернутая,
сфинкс,
            чья загадка,
                               временем выветренная,
нами не выведанная,
                                 канет.
Тело истории,
                      но не по главкам —
с маху разрубленное томагавком
вместе с кишками и калом.
Айсбергов красных
                               гранитные сэндвичи,
словно всю кровь убиенных,
                                             как семечки,
в жмых спрессовали по каплям.
Складки,
              как будто бы собраны вечностью
вместе морщины всего человечества.
…Кто ты,
             Гранд Каньон?
Кто ты, Гранд Каньон?
                                     Чего тебе надо?
Ты —
        это круги Дантова ада.
Ноев ковчег.
                    Вавилон.
                                  Эллада.
Римские цирки —
                             тиранов услада
на аризонском песке.
В каждой твоей раскаленной песчинке
спрятаны гунны,
                           ацтеки,
                                      инки,
будто огонь в угольке.
Эти утесы —
                     вожди краснокожие,
копьями
             мысли свои осторожные
помешивающие в костерке.
Ты —
        это всех пирамид средостенье,
это кремлевские стены
                                     с тенью
Ивана Грозного в клобуке.
Кто ты,
           Гранд Каньон?
С ответом туго.
Борются камни.
                          Каждый хитрюга.
Камни хотят придавить друг друга,
но победителей нет:
все в результате
                          борьбой поврежденные,
все побежденные,
все пригвожденные
тяжестью лет.
Камни в борьбе бессмысленной маются.
После друг к другу
                               они прижимаются,
и обнимаются,
и ломаются,
что-то хрипя напослед.
Те, что величественно государили:
все Македонские,
                            Ксерксы и Дарий,
в душу вселявшие страх, —
блохи,
          казавшиеся великанами, —
чем они стали сегодня
                                    в Гранд Каньоне?
Красною пылью
                          у мула в ноздрях.
Жалкий,
             как Наполеон в Египте,
я закричу вот-вот:
                             «Помогите!» —
перед лицом бессмертия встав.
Где императорская треуголка?
Будто бы в стоге сена иголка,
в рыжих пластах.
Вижу – торчит в базальтовой толще
усиков Гитлера щеточка тощая, —
мулу
       сжевать ее – это пустяк.
Всех,
        кто больны гигантизмом, —
                                                     в Гранд Каньон
Быстренько карлик поймет,
                                            что он карлик, —
у пропастей в гостях.
Кто ты, Гранд Каньон?
                                    Напластования
необъяснимого существования —
словно тома на тома.
Нету здесь горок
                           мирка диснейлендского.
Полным собранием Достоевского
горы страданий,
горы ума!
Рядом газеты окаменевшие,
но, к сожалению,
                           не поумневшие, —
горы дерьма.
Кто ты, Гранд Каньон?
                                    Ты – как Революция.
Буйны твои водопады ревущие,
словно восстание Спартака.
Над колорадскими перекатами
скалы —
             парижскими баррикадами —
делают юным тебя,
                              старика.
Ты
    над бушующими потоками
гордо плывешь
                        броненосцем «Потемкиным»,
увековечившим имя князька.
Спутник во мгле,
                            что чернее вара,
словно фонарик ручной Че Гевара,
где-то скрывающегося пока.
Кто ты, Гранд Каньон?
                                    Образ Америки.
Тропы как жилы рабочие,
                                          фермерские, —
хоть в президенты тебя выбирай!
Воздух уитменовский,
                                    роберт-фростовский,
но оглядишься —
                            пропасть за пропастью.
Ястребы в небе,
                         вороний грай,
кланы деревьев,
                          над пропастью выросших, —
это потомки семян,
                               эмигрировавших,
но не забывших свой край.
Ветер —
             молитвенный хор мормонов.
Кактусы —
                  хиппи небритые склонов.
Черные бездны —
                            гарлемский «рай».
Словно студенты,
                            внезапны обвалы.
Как большинство молчаливое,
                                                  скалы —
крепок на лбах
                        ледяной припай.
Сделан, Гранд Каньон,
                                    ты не по правилам.
Ты – небоскреб,
                           только внутрь направленный
Каменный яблочный пай.
Ты переполнен,
                         Гранд Каньон,
                                               химерами,
словно Notre-Dame de Paris of America,
и барахлом,
                  как сарай.
Ты,
     как Америка,
                          неприкаян,
ты,
    как она,
                разнослоен,
                                   Гранд Каньон,
ты,
    как она, —
                     вразнобой и враздрай.
Но и расколотый даже,
                                     ты целостен —
так тебя выстроил
                             с дьявольской смелостью
Бог,
      словно Фрэнк Ллойд Райт.
Кто ты, Гранд Каньон?
                                     Ты – людям награда.
Девочка сходит к реке Колорадо.
Ей лет шестнадцать.
                                Она так рада,
и раскладушка торчит в рюкзаке.
Девочка смотрит нездешне,
                                           небесно.
Тянет ее
             по краешку бездны
пес на спасательном поводке.
Чуточку странная эта туристка:
нет в ней боязни смертельного риска,
нет в ней желанья держаться в тени.
Странно идет,
                       осторожно ступая.
Вздрогни, Гранд Каньон:
                                        ОНА СЛЕПАЯ.
Ты ее камешком вниз не столкни.
Тихо идет с поводком над рекою,
трогая небо свободной рукою,
облака нежно касаясь щекою,
девочка в утренний час.
Что-то в ней есть от походки старушек,
но на лице ее столько веснушек —
детских всевидящих глаз.
С жадностью воздух вбирая глотками,
кожею видит она
                            Гранд Каньон,
чудо его красоты,
и, красотой исцеляюще ранена,
девочка эта слепая
                              в Гранд Каньоне
выше,
         Гранд Каньон,
                                чем ты.

Гранд Каньон, Аризона, апрель – май 1972