Собрание сочинений. Том 5

«Железобетонный Миргород», — это, согласитесь, великолепно сказано и по сей день вполне точно.

Нью-Йорк — глухая провинция по сравнению с Парижем и Лондоном во всех отношениях, кроме преступности.

Преступность же, мистика, суеверия и религиозная похоть не имеют другой мировой столицы, кроме Нью-Йорка. Здесь царят и правят своими армиями самые выдающиеся гангстеры современности, и специальностью города является, в сущности говоря, охота на людей.

С открытого балкона, венчающего удивительное здание «Эмпайр стейтс билдинг» (он обнесен высокой решеткой, как клетка льва, в предупреждение самоубийцам — банкротам и влюбленным, считающим оригинальным падать на головы прохожих), Нью-Йорк просматривался, как с парашюта. Более низкие, так этажей на шестьдесят, небоскребы, то в виде карандаша, то в виде нескольких комодов, поставленных один на другой, казались похожими на железобетонные сталактиты. Трех- и четырехэтажные дома казались не больше спичечных коробок, машины походили на муравьев, а люди воспринимались как нечто уже едва уловимое глазом.

Суета властвовала и на улицах. Закончившие свою работу служащие галопом мчались из контор, бежали продавщицы магазинов, бежали посыльные. Всем почему-то было некогда. Все куда-то опаздывали.

Трудно сразу попять смысл вавилонского нагромождения каких-то беспомощных, хрупких зданий. Чтобы производить впечатление самого необыкновенного города на земле, не нужно столько нелепых сооружений. Нью-Йорк, конечно, город-перебор. В нем так много лишнего, рассчитанного на величину, на сенсацию, что он уже не поражает, а вызывает недоумение. Это город, созданный формалистами, из всех категорий прекрасного знающими только одну — размер.

Так смешит в Германии лейпцигский памятник в память «Битвы народов». Немцы могут сообщить только его вес и высоту. Считается, что все остальное, в том числе и красота, само собой подразумевается при большом весе и отличной высоте.

Единственно спокойная улица здесь — знаменитая Уолл-стрит; помнится, она совсем без реклам, без скачущих огней. Тем, кто здесь, скакать нечего и рекламироваться незачем. Чрезвычайно символично, что она заключена между двумя кладбищами. Вся остальная страна бежит стоя на месте, задыхается, отирает со лба пот и опять бежит, торопясь куда-то и никуда не успевая.

Нью-Йорк — бесспорно всемирный банкир. Отсюда приводятся в действие невидимые нити, связывающие тихую улицу Уолл-стрит с африканскими каучуковыми плантациями, военными операциями в Корее, с хлопковыми складами в Египте, делами королей, султанов, царьков, шахов, эмиров, международных шпионов. Здесь пытаются определять судьбы маленьких народов. Здесь предрешаются банкротства норвежских и итальянских купчишек, датских и французских министров, итальянских и австрийских попов. Здесь намечается сезонный товар «идей»: во что верить, что ненавидеть, чем торговать, чему сопротивляться. Здесь фабрикуются «пакты» и «планы Маршалла». В Нью-Йорке — подлинной столице американской «сверхимперии», созданной воображением авантюрно мыслящих миллиардеров, «банкир родит бандита», как говаривал М. Горький.

Когда я спустился вниз, на оживленные улицы нью-йоркского центра, впечатление общей встревоженности еще усилилось.

Вспомнился горьковский «Город Желтого Дьявола»:

«Лица людей неподвижно спокойны — должно быть, никто из них не чувствует несчастья быть рабом жизни, пищей города-чудовища. В печальном самомнении они считают себя хозяевами своей судьбы — в глазах у них, порою, светится сознание своей независимости, но, видимо, им непонятно, что это только независимость топора в руке плотника, молотка в руке кузнеца, кирпича в руках невидимого каменщика, который, хитро усмехаясь, строит для всех одну огромную, но тесную тюрьму. Есть много энергичных лиц, но на каждом лице прежде всего видишь зубы. Свободы внутренней, свободы духа — не светится в глазах людей».

Нью-йоркская толпа не показалась мне внешне интересной. Люди одеты однообразно. Лица не бросаются в глаза ни оригинальностью, ни значительностью. Многие на ходу жуют. Мало смеха. Мало цветов. Мало индивидуального. Нет, это не Париж. И не Рим. И не Варшава.

И не Прага. Но в то же самое время Нью-Йорк чем-то неуловимым напоминает все эти города вместе взятые.