Собрание сочинений. Том 5

Капитан Пенясов был любимцем всего полка. На первый взгляд, у него лицо жесткое, суровое, взгляд карающий и недружелюбный. Кажется, что у такого человека не может быть ни одного ласкового слова, ни одной доброй мысли, одни только сухие, отрывистые приказания и окрики. Но обманчива внешность: этот суровый человек — златоуст, душа полка. Ему доверяли самые глубокие тайны, советовались по самым щекотливым вопросам. Должно быть, Пенясов был хорошим агитатором, потому что дело это было для него не ново — четырнадцать лет он учительствовал на Алтае и умел растить людей, а не просто болтать с ними, о чем придется. Кроме того, он был храбрый человек, его постоянно видели впереди, а храбрость всегда уважаема беспрекословно.

В батальон позвонил Климов. Будто чувствуя, чем озабочен командир батальона, он, ни о чем не спрашивая, сказал:

— Береги людей, действуй огнем. Артиллерии у нас сколько хочешь, а людей маловато. Огонь и маневр. Вернулся Злуницын?

— Нет еще. Как вернется, сейчас же доложу, Николай Иванович.

И не успел положить трубку, вошел лейтенант Злуницын. У него постоянно бывает такой обиженный вид — пухлые детские губы его вот-вот опустят свои уголки и, того гляди, на глазах выступят слезы. А в батальоне, кажется, нет человека хитрее, чем этот молодой разведчик. Сегодня ему каким-то чудом удалось пробраться в тыл к немцам и многое у них высмотреть. Еще до того, как вернулся Злуницын, Филимонов и Макалатия решили было двигаться на прямую, но теперь, после сообщения Злуницына, становилось совершенно ясно, что выгоднее пойти лощинкой, держась поближе к Когану. Однако это уже после насыпи, — ее же, проклятую, как ни крути, приходилось брать одним коротким фронтальным рывком.

Глава третья

В шесть часов утра сосед слева начал атаку высоты 235. Вся артиллерия, приданная Климову, открыла огонь по обороне немцев перед участком полка. Первый батальон Кистенева демонстративно выдвинулся вперед. Немцы, ожидая атаки именно в этом секторе, перенесли огонь на батальон Кистенева.

В этот момент поднялся в атаку батальон Когана, за ним кочегаровский.

Бойцы пятой роты старшего лейтенанта Макалатия подобрались к самой железнодорожной насыпи и здесь залегли под нестерпимым огнем противника.

Особенно неистовствовала высота 235, но только в одиннадцать часов сорок минут на ней взвилось красное знамя. Полк Климова наскоро перекурил — вот-вот ждали сигнала ко второй атаке…

Люди Климова, уставшие еще вчера, сегодня были утомлены так, как утомляются только на войне.

В двенадцать часов на высоту 235 перебрался командир дивизии генерал-майор Цветков. Он позвонил в полк:

— Климов?

— Я, Николай Константинович.

— Как?

— Приустал здорово.

— Пришли мне со связным свои соображения.

Климов решил дать полку более суток отдыха, назначив вторую атаку на восемнадцать ноль-ноль 26 марта, и, как только это было утверждено, вызвал к себе батальонных для постановки новой задачи.

Время, выбранное Климовым для атаки, было несколько необычно. В сущности для отдыха людям хватило бы оставшейся половины дня и ночи. За этот же срок успели бы подбросить и боеприпасы.

Но Климову важно было сейчас сбить противника с толку, внушив ему, что взятием высоты 235 изменено и направление нашего главного удара и что теперь немцам надо ожидать главных неприятностей именно как раз со стороны высоты. Не атакуя на рассвете 26-го, Климов только еще более укреплял немцев в этом предположении. Климов избрал вечернее время, кроме того, в расчете на свой быстрый успех и, следовательно, на то, что очистку города от противника ему придется завершать в темноте, в обстановке ночного боя, в которой полк его был намного сильнее противника, ибо много раз уже дрался ночью и бойцы привыкли к ночным действиям.

Главный удар оставался опять-таки за Кочегаровым, ближе всех подобравшимся к насыпи.

— Только перепрыгни, — несколько раз повторял ему Климов. — А там, за насыпью, поведет игру Коган. Как только окажетесь в городе — в дело ввяжется Кистенев. Ты только перепрыгни через насыпь.

Близилась ночь перед второй атакой города Кишбер. Взвод Злуницына лежал выше всех на склоне насыпи. Немцы были совсем близко: было слышно, как они разговаривали, курили, стучали затворами, открывали консервные банки. Ветер переносил через насыпь табачный дым. Когда с немецкой стороны доносился голос, кто-нибудь из бойцов Злуницына обязательно бросал гранату на голос. Потом стали бросать на звук зажигалки, на папиросный дым, на шорох. Время тянулось медленно. С утра ведь ничего не ели, не пили, ждали вечера. Глубоко зарывшись в узкую, в бок уходящую щель, Злуницын ухитрился довольно прилично выспаться. «Скорей бы уже наступал вечер, — все время думал он, — подвезли бы пищу, доставили боеприпасы; может, газетка подвернулась бы с хорошими новостями…» Самому Злуницыну предстояло в эту ночь опять отправиться на разведку, и он все время думал об этом — и, может быть, не столько даже думал, сколько изучал обстановку за этой проклятой насыпью по звукам, доносящимся с той стороны.